Greece About

Средь шума, и воя, и гуда, Заполнивших весь Калидон, Забылось великое чудо В бегущем потоке времен.

И нет среди славных героев Того, кого звали Корес, Но вечно течет Каллироя Сквозь кровью пропитанный лес.

Прислушайся к струям, звенящим По камням, как струны кифар, И сердцем воспримешь щемящий Напев, как неслыханный дар.

К человеческим жертвоприношениям в ту пору в Этолии, как раньше во всех землях, населенных лелегами, пеласгами или ахейцами, прибегали не только во время регулярных празднеств богов, но и в случаях эпидемий или иных бедствий, чтобы умилостивить наславших их богов. У этолийцев, более отсталых, чем их соседи, сохранилось немало мифов, связанных с этим варварским обычаем. Один из них по своему трагическому накалу напоминает шекспировскую повесть о Ромео и Джульетте.

Жил в Калидоне, когда он был еще обитаем, юный жрец Диониса Корес. Однажды во время праздника в честь сына Семелы он увидел девушку удивительной красоты по имени Каллироя и с тех пор потерял покой. Образ красавицы неотступно стоял перед Коресом, и он, шепча ее имя, обращался с мольбой и любовными клятвами, на какие только способно человеческое сердце: Каллироя! Каллироя! Каллироя!

Отыскав дом девушки, он стоял целыми днями возле него, чтобы увидеть, как она несет на голове кувшин с водой из источника или веселится с подругами. О необыкновенной любви Кореса к Каллирое вскоре узнал весь Калидон. Кто-то посоветовал отцу юноши слать сватов. Они вернулись ни с чем. Девушка сказала, что скорее утопится, чем станет женой отвратного юнца, который следует за нею, как вторая тень. И что бы ни предпринимал отец Кореса, какие бы ни обещал дары, Каллироя была непреклонна.

И обратился Корес к Дионису, которому служил, чтобы тот вдохнул в сердце девушки любовь, и бог внял мольбе своего жреца. Но равнодушие Каллирои было так велико, что стрелы Эрота, направленные по просьбе Диониса, отскакивали от нее, как от каменной скалы, поражая ничего не подозревавших калидонцев, следовавших по своим делам.

И вскоре весь Калидон был охвачен загадочной болезнью, напоминавшей опьянение, когда люди теряют над собой власть и совершают необъяснимые поступки. Нет! Это не было любовью, а скорее безумием, опасным подобием любви.

Как всегда в таких случаях, старцы решили обратиться к оракулу, но не к дельфийскому, где волю Аполлона передает людям пифия, надышавшись ядовитыми испарениями земли, а к додонскому, что в соседнем с Этолией Эпире, где жрецы, никогда не моющие ног и спящие на голой земле, толкуют волю Зевса по воркованию храмовых голубей и невнятному шелесту листьев священного дуба.

Страшен был ответ: виновницей охватившего город неистовства объявлялась Каллироя. И тот, кто ее полюбил, должен сам принести девушку в жертву.

Как удар молота, поразил Кореса этот ответ. Юноша понимал, что не Каллироя, а он — виновник несчастий Калидона. Ведь это он не смог справиться с охватившим его чувством! Он, а не кто другой, обратился к Дионису с преступной мольбой. Почему же должна погибнуть она? И почему именно ему назначено занести жертвенный нож? Что было наказание, назначенное богами душам Тантала и Данаид, перед тем, которое определено ему, живому, никого не обманувшему, никого не убившему? И можно ли возносить молитвы и приносить жертвы богам, карающим за любовь суровей, чем за убийство и обман, — думал он, жрец Диониса. Юноша гнал от себя кощунственные мысли, а они неотступно преследовали его вновь и вновь. И в противоборстве с ними он не заметил, как на его плечи набросили одеяние, приличествующее торжеству, вложили ему в руку кривой жертвенный нож. Все было в тумане. Он не видел лиц жрецов и флейтистов, но все его существо заполнили выводимые флейтами звуки печального чужеземного лада.

И вдруг... Туман рассеялся, и возникло смертельно бледное лицо Каллирои с расширившимися от ужаса и недоумения глазами. Ее вели, как жертвенное животное. Она никогда не была от него так близко. Она всегда убегала от него. Но теперь ее поставили совсем рядом. Нет, не для поцелуя или объятия — для смертельного удара. А флейты звучали все громче и настойчивее, призывая свершить предназначенное богами.

Корес начал медленно поднимать нож, не отрывая взгляда от испуганного девичьего лица, и вдруг, стремительно вонзив клинок себе в грудь, упал к ногам Каллирои.

Оборвался мотив флейт. Наступила тишина, какая случается только в те редкие мгновения, когда смертных, запутавшихся в братоубийственных войнах или иных преступлениях, внезапно посещает разум. В тишине все услышали вздох Каллирои, словно бы каменное ее сердце дрогнуло перед силой любви. Лицо ее, внезапно осветившееся неведомым ей чувством, приобрело такую божественную красоту, что уже никто не мог и помыслить о совершении определенного богами обряда. Словно прозрев, девушка жадно всматривалась в умиротворенные смертью черты того, кто еще недавно внушал отвращение, и ее сердце пронзила такая нестерпимая боль, что унять ее могла только смерть. И, выхватив нож из еще мягкой руки Кореса, Каллироя нанесла себе смертельный удар прямо в сердце и бросилась в ручей, который с тех пор носит ее имя.