Greece About

Чья им искусная кисть создала этих образов[4] прелесть:

Ведь что живые стоят, что живые гуляют по ткани.

Скажешь, с душою они: нет на свете мудрей человека!

Потом лишь приковывает их взоры и лежащий поверх спускающихся с ложа тканей кумир:

Сам же какой ненаглядный лежит на серебряном ложе,

Пухом весенним как раз золотя молодые ланиты,

Трижды любимый Адонис, и в мраке Аида любимый.

То же скажет вскоре затем и певица богослужебного гимна:

Лет жениху восемнадцать, поди – девятнадцать, не больше:

Пух золотой на устах, молодое не колет лобзанье.

Само ложе – высокое, из черного дерева с золотыми и серебряными украшениями; ножки облицованы барельефами из слоновой кости, изображающими похищение молодого Ганимеда орлом.

Что тут эбена, что злата! Орлы же из кости слоновой

Зевсу‑Крониду несут виночерпия в высь молодого.

Сверху – порфира ковров; они сна беспробудного мягче.

С гордостью скажет Милет и на Самосе пастырь загонов:

«Нашей работой твое изукрашено ложе, Адонис!»

Ложе Киприде – одно, а Адонису‑свету – другое.

Перед ложами – столы с угощениями для блаженной четы:

Все здесь лежит на столах, что в ветвях плодоносных поспело;

Садики нежные тут же в серебряных вижу корзинках;

Тут же в сосудах златых благовоний сирийских услада;

Тут же печенья манят – на листах их пекут мастерицы,

Сок многовидных цветов к белоснежной муке прибавляя;

В меде ее ж разведя, иль в елее густом, налепили

Птичек пекарки для вас и зверьков всевозможных подобья.

Наше внимание привлекают особенно упомянутые «садики» Адониса – это их техническое имя – в серебряных корзиночках, характерная принадлежность именно нашего праздника. Принято было украшать ложе Адониса быстро взращенными цветами и злаками – это достигалось, вероятно, тем, что их поливали вином вместо воды – которые, разумеется, так же быстро и вяли, не дав плодов: символ скоротечности жизни самого Адониса. Можно при этом вспомнить слова из вавилонского гимна Таммузу: «Ты – зародыш, не принесший плода в поле» и т. д.

И наконец, сама беседка, осеняющая эту красивую сцену. И здесь, согласно эллинскому вкусу, природа украшена искусством, приличествующими скульптурными изображениями:

Ложа – в зеленой беседке; анис ее кроет приятный.

В ней средь листвы над четою младенцы‑эроты летают,

Точно птенцы‑соловьи, что пытают на дереве смело

Крылышек силу растущих и с ветки на ветку порхают.

В Александрии, как вероятно и везде, где праздник Адониса приходился в жаркую пору года – день горя следовал за днем радости; последний поэтому представлял не воссоединение любящей четы, а ее блаженную жизнь до разлуки. Поэтому и особенной литургической службы не было: народ приходил посмотреть на беседку и уходил, и только певицы сменяли друг друга у лож, состязаясь из‑за награды, назначенной для лучшей. Нашим мещанкам посчастливилось: как раз после их прихода очередь дошла до прошлогодней победительницы. После принятого призыва богини она продолжает:

Видишь, сколь дивным тебе с вечноструйного волн Ахеронта

В месяц двенадцатый днесь возвращают Адониса Оры…

Относящиеся к описанию лож и беседки стихи мы уже привели; заключение же гимна следующее:

Радуйся ныне, Киприда, общению радуйся мужа!

Завтра ж с росой предрассветной мы города стогны покинем

И понесем вас толпой, где у берега волны бушуют.

Волосы там распустив, расстегнув выше пояса платье,

Грудь обнажим мы свою и печальную песню затянем.

Милый Адонис, сюда приходить и в Аид возвращаться

Силу имеешь один среди всех ты блаженных героев…

Радуйся, милый Адонис, и нам будь приход твой на радость!

Милостив будь к нам и ныне, Адонис, и впредь; дружелюбно

Приняли ныне тебя мы, и примем, когда ты вернешься.

Праздник Адоний, значит, по крайней мере, двухдневный – но, конечно, ничто не мешает предположить, что драгоценное сооружение, описанное нами, не на один только день было рассчитано, и что мы только случайно вместе с нашими мещанками попали на последний. Как бы то ни было, «завтра» предстоит праздник разлуки, а с ним и плач по Адонису, тот самый плач, который мы имели в виду выше, приводя относящиеся к нему отрывки Сапфо и Праксиллы.

Как видит читатель, и эти эллинистические Адонии не имели мистического характера: все, кому угодно, смотрят на беседку блаженной четы, все слышат посвященный ей гимн, все «толпой» выйдут завтра на морской берег – почему именно туда, мы не знаем – оплакивать ее разлуку. И радость, и плач имеют только симпатическое значение: залогом воскресения также и чествующих обряды Адоний не служили, почему мы никогда не слышим о «мистах Адониса» наподобие мистов Деметры, Аттиса или Исиды. Благочестивые люди приходили на праздник Адониса и уходили с него, прощаясь с ним так, как это делают наши мещанки.