Greece About

Одержав победу лишь благодаря изменению персидской политики, Спарта стала после Коринфской войны постепенно восстанавливать свое господство в Греции. Она начала с закрепления своего пошатнувшегося верховенства в Пелопоннесе. «После того как лакедемоняне достигли того, чего они желали, они решили приступить к наказанию тех их союзников, которые были в течение войны им враждебны» — так характеризует эту спартанскую политику репрессий после Анталкидова мира даже сочувствующий Спарте Ксенофонт. Причем, добавляет он, «они тщательно исследовали, как держало себя каждое из союзных государств во время войны» («Греческая история», V, 2, 1 и 3).

Первый удар обрушился на демократическую Мантинею: мантинейцы будто бы радовались, когда лакедемонян постигало какое-либо несчастье, завидовали их удаче и тайно посылали продовольствие непримиримому врагу Спарты — Аргосу. Мантинее приказано было срыть ее стены, и, так как город на это не согласился, спартанцы предприняли его осаду. Им удалось запрудить реку Офис, протекавшую через город, — она залила улицы Мантинеи, подмыла фундамент ее стен, сложенных из кирпича-сырца, так что они грозили падением, и мужественно оборонявшийся город был принужден к сдаче (385 г. до н. э.). Теперь мантинейцев заставили не только снести стены, разрушить городские дома и изгнать наиболее видных сторонников демократии, но совсем отказаться от самого существования своего полиса и расселиться по четырем отдельным деревням, «как было в прежние времена». Такой «диойкизм» соответствовал не только военным соображениям спартанского правительства, но и стремлениям реакционных слоев самого мантинейского населения, о чем откровенно сообщает Ксенофонт: «На первых порах мантинейцы были недовольны, что им приходилось разрушать уже готовые жилища и строить новые.

Боевая греческая колесница. Фрагмент греческой вазы

Но в новом устройстве оказалось много преимуществ: теперь жилища зажиточных людей оказались недалеко от их земель, лежавших вдали от города; далее, введено было аристократическое устройство, и они избавились от назойливых демагогов. Поэтому зажиточные люди были довольны новым устройством» («Греческая история», V, 2, 7). «Вместе с тем, — добавляет Ксенофонт, — из этих деревень гораздо охотнее шли союзные войска, чем при демократическом устройстве», что вполне естественно, так как лишенному всяких средств к существованию беднейшему сельскому населению, если оно не желало попасть в кабалу к «зажиточным», единственный выход открывался в наемничестве.

Еще более жестоко расправились спартанцы с городом Флиунтом, в котором тоже был демократический строй. Напрасно флиунтцы выражали полную покорность Спарте, вернули по ее требованию изгнанников-лаконофилов и возвратили им конфискованное имущество, напрасно посылали в Спарту крупные суммы на финансирование ее военно-карательных мероприятий. Под предлогом, что возвращенным изгнанникам причиняются демократами обиды, эфоры объявили поход на Флиунт. Войска повел сам царь Агесилай, находившийся в самых дружеских отношениях с флиунтскими олигархами. Не внимая выражениям покорности со стороны флиунтцев, он потребовал передачи ему флиунтского акрополя и помещения в нем постоянного спартанского гарнизона. Доведенные до крайности флиунтцы решились на безнадежное сопротивление. Целый год и восемь месяцев держался осажденный маленький город со своими 5000 воинов против большой армии Агесилая: голодающие его граждане собирались на народные собрания, которые видны были из лагеря осаждавших, чтобы демонстрировать свое единодушие и показать, что весь конфликт сознательно вызван небольшой кучкой реакционеров-интриганов; нашлись мужественные люди, как некий Дельфинион, которые умели поддерживать бодрость среди осажденных и так организовали сопротивление, что удачными вылазками прорывали даже кольцо осаждающих. Город сдался лишь тогда, когда кончились последние запасы продовольствия. Решить его участь спартанское правительство предоставило самому Агесилаю. «Агесилай поступил так: он устроил судилище из пятидесяти возвращенных изгнанников и пятидесяти граждан, оставшихся на родине, которому предоставил право казнить всех тех, кого оно найдет нужным. Эти же лица должны были составить законы, которыми город должен был управляться. До приведения этого в исполнение он оставил в городе гарнизон, выдав для него жалование на шесть месяцев» (Ксенофонт. Греческая история, V, 3, 25).

Эти два эпизода, сохранившиеся в наших источниках (кроме Ксенофонта также у Диодора и Павсания), характеризуют режим спартанского произвола и насилия в Пелопоннесе и могут дать представление и о хозяйничанье Спарты после Анталкидова мира в Средней Греции. Заставив Фивы распустить Беотийский союз под предлогом предоставления автономии всем беотийским городам, Спарта, по-видимому, применяя аналогичные средства, принудила многие из них (Феспии, Платеи, Танагру) установить олигархический строй и даже принять спартанские гарнизоны и гармостов. Сжатые в кольцо этих спартанских форпостов, сами Фивы обратились в невольного союзника Спарты и покорно поставляли ей вспомогательные контингенты. Фокида, Локрида, Акарнания, острова Закинф, Кефалления, Левкада и Керкира беспрекословно подчинялись, тоже как «союзники», всем исходящим из Спарты распоряжениям. Спартанские гарнизоны поставлены были на островах Евбее, Скиафосе, Пепарефосе и Наксосе; Кикладские острова стали платить Спарте ежегодную дань; в орбиту спартанского влияния вошел и остров Самос. Спартанское господство и олигархическое правление вновь распространилось на значительную территорию Греции.

Однако кроме не вполне надежных Фив у Спарты оставалось еще два возможных соперника, препятствовавших «восстановлению ее прежней деспотии в Элладе» (Диодор, XV, 5, 2). Главным из них были, конечно, Афины — надежда и оплот всех греческих демократов: к Афинам взывали о помощи мантинейцы, когда лакедемоняне предприняли против них свой поход (Диодор, XV, 5, 4); в них находили убежище беглецы из всех оккупированных Спартой греческих городов. Хотя и изолированные благодаря Анталкидову миру, потерявшие таких ценных союзников, как Коринф и Аргос, всецело подпавших теперь под спартанское влияние, Афины были единственным, кроме Спарты, государством Греции, которое выиграло в результате Коринфской войны. Позорный договор 404 г. до н. э. был аннулирован, были восстановлены их городские и Длинные стены, вновь в их распоряжении был значительный военный флот (более 100 триер). Они вернули себе острова Лемнос, Имброс и Скирос, командующие над проливами в Понт, и крепко заняли их своими клерухиями. Так как и Византий по-прежнему оставался в тесной дружбе с Афинами, то путь в Черноморье был полностью в их руках. Естественно поэтому, что и царь Боспора Левкон I (389–388—349–348), продолжая по примеру своего отца Сатира I особенно благосклонно относиться к афинским закупщикам хлеба, даровал им право первым нагружать суда, освободил от торговых пошлин и сам посылал в Афины много хлеба (I, II2, 212; Страбон, VII, 4, 6). Во Фракии они имели сильную опору благодаря союзу с царем одрисов Котисом (384—360 гг.), который даже одну из своих дочерей выдал замуж за командира присланного ему афинского вспомогательного отряда Ификрата (Корнелий Непот. Ификрат, III, 4). Дружественные и союзные отношения сохранили Афины также с крупнейшими островами Эгейского моря — Лесбосом, Хиосом и Родосом, где уцелели демократические режимы. Благодаря всему этому Афины чувствовали себя настолько сильными, что даже решились, уже после заключения «Царского мира», тайно поддерживать восставшего против персов правителя Кипра Евагора и отделившийся от Персии Египет, причем талантливый афинский военачальник Хабрий сумел нанести персидским военным силам несколько очень чувствительных ударов.

Афины, таким образом, стали центром, откуда стали раздаваться негодующие обращения ко всей Элладе против гибельной для нее политики Спарты. На олимпийском празднестве 384 г. до н. э. с таким протестом горячо выступил перед обширной общегреческой аудиторией Лисий: «Более всего удивляют меня спартанцы! Что же они думают, так равнодушно взирая на пожар Эллады? Ведь у них гегемония над эллинами, и притом заслуженная вследствие присущей им доблести и знания военного дела... Всякий порядочный и достойный гражданин видит, в каком позорном положении теперь Эллада, когда многие местности ее находятся под властью варвара и многие города разорены тиранами... Вам следует прекратить войны между собой, единодушно стремиться к общему спасению, стыдиться прошлого, бояться за будущее, подражать предкам, которые у варваров, желавших завладеть чужой землей, отняли их собственную и, изгнавши тиранов, сделали свободу общим достоянием» (Лисий. Олимпийская речь, 3— 7). А к следующим олимпийским играм 380 г. до н. э., появился знаменитый «Панегирик» известного афинского ритора Исократа. В нем автор с исчерпывающей полнотой выразил политические чаяния всей Эллады. Это был открытый призыв к общегреческому священному походу против Персии под водительством Спарты и Афин, которые для этого должны прекратить свое старинное соперничество и братоубийственные ссоры. Ведь вся страна испытывает безмерные бедствия — «Италия обезлюдела, Сицилия порабощена, многие города отданы варварам, остальная Греция в великой нужде... Одни погибли на своей же земле от насилия, другие на чужбине скитаются со своими семьями; многие из страха голодной смерти вынуждены проливать кровь свою в интересах наших врагов и идти против своих братьев-греков».

Но одновременно в Северной Греции у Спарты неожиданно появился и другой противник в лице мощного Халкидского союза, возглавленного Олинфом, в состав которого вошла бóльшая часть городов Халкидики. К союзу стали примыкать и города, расположенные на македонской территории (Пелла и др.), так как македонский царь Аминта оказался вытесненным вторгшимися иллирийцами со значительной части своей территории. Так, благодаря этому объединению северных городов возникла весьма внушительная политическая сила, значительно более мощная, чем ликвидированный спартанцами Беотийский союз. В ее распоряжении были многочисленные гавани и рынки, Пангейские золотые рудники, обильные денежные поступления от всяких торговых пошлин, от эксплуатации прекрасных лесных угодий, а в связи с этим и возможность набирать большие отряды наемников среди соседних воинственных фракийских племен в дополнение к многолюдному ополчению из граждан (по сведениям Ксенофонта, одной конницы было более 1000 человек, а она составляла обычно лишь 1/10 часть войска). Правительство Халкидского союза, зная отношение спартанцев к подобным объединениям, уже начало дипломатические переговоры с Афинами и Фивами о совместном сопротивлении (Ксенофонт. Греческая история, V, 2, 12—17). В Греции, таким образом, складывалась ситуация, подобная той, какая существовала перед Коринфской войной, только место всецело склонившихся перед Спартой Коринфа и Аргоса грозил занять теперь значительно более мощный Олинф со своими союзниками.

В 382 г. до н. э. Спарта решила покончить с этой угрозой. Ссылаясь на призывы македонского царя Амияты и жалобы соперничавших с Олинфом крупных соседних с ним городов Аканфа и Аполлонии, Пелопоннесский союз объявил Халкидской лиге войну. Походу придавалось очень большое значение. Был собран специальный конгресс союзников лакедемонян, постановивший сформировать для этого 10тысячную армию, которую обещал поддержать своими войсками Аминта и подчиненные ему македонские владетельные аристократы. Передовые отряды ее немедленно были двинуты на Халкидский полуостров: один из них под начальством Евдамида занял Потидею и обратил ее в главную опорную военную базу для предстоящих операций, другие, по мере формирования, направлялись на соединение с ним.

Но было совершенно ясно, что Спарта готовилась к чему-то несравненно более значительному, чем отдельный поход против халкидских городов, так как именно на это время (Ксенофонт. Греческая история, V, 2, 21—22) приходится начало реорганизации всей Спартанской военной державы, с переведением ее с громоздкой натуральной основы на более гибкую денежнохозяйственную. На союзном конгрессе 382 г. до н. э., по свидетельству Ксенофонта, «было постановлено, что союзные государства могли по желанию вместо присылки людских контингентов вносить деньги, взамен каждого воина три эгинских обола1; если же кто-либо из союзников обязан выставлять в союзное войско всадников, то выдаваемое всаднику жалование считалось равноценным четырем выставленным в войско гоплитам; если же какое государство вовсе уклоняется от воинской повинности, лакедемонянам было предоставлено право налагать на него штраф в размере одного статера (2 драхмы) за каждого человека в день» (Ксенофонт. Греческая история, V, 2, 21—22). В связи с этим было образовано 10 военных округов: первый из них представляла собой территория самой Спарты, со второго по седьмой — различные области Пелопоннеса (Аркадия, Элида, Ахайя, Арголида, Коринф с Мегарой, Сикион и Флиунт), восьмой — Акарнания, девятый — Фокида и Локрида, десятый — Беотия. Так как «союзники» охотно-откупались, в особенности от далеких походов (Ксенофонт. Греческая история, VI, 2, 16), то Спарте открывались широкие возможности для весьма произвольного проведения своей военной политики, мало того, для дальнейших мероприятий по превращению своей симмахии в подлинную архэ.

Летом 382 г. до н. э. произошло событие, раскрывшее эти планы спартанского правительства, в частности его наиболее агрессивно настроенного члена — царя Агесилая, и вызвавшее негодование всех греков (Диодор, XV, 20, 2; Плутарх, Агесилай, 23). По тайному предписанию из Спарты один из второстепенных спартанских военачальников, некий Фебид, проходивший со спартанским отрядом мимо Фив по пути на Халкидский полуостров, внезапно ворвался в Фивы, подавил наспех организованное сопротивление фиванских граждан и занял фиванский акрополь Кадмею спартанским гарнизоном. Сделано это было при прямом содействии фиванских аристократических гетерий (объединений «богатых людей, олигархического образа мыслей и необузданного характера» — Плутарх. Пелопид, 5), которые заблаговременно, очевидно под нажимом той же Спарты, сумели провести своих представителей в фиванский совет, а одного из них, наиболее решительного лаконофила Леонтиада, даже сделать полемархом: он взял на себя роль проводника для спартанского отряда, передал Фебиду ключи от ворот Кадмеи, арестовал другого полемарха, демократа Исмения, и разгромил всю демократическую партию, имевшую до этого в Фивах преобладание; Исмений был казнен «как опасный бунтовщик и злоумышленник», «как главный виновник охватившей Грецию смуты» (Ксенофонт. Греческая история, V, 2, 35—36). Другие видные деятели фиванской демократии, в числе около 300 человек, с Андроклидом и Пелопидом во главе успели бежать и нашли убежище в Афинах. Управлением завладели крайние олигархи, даже, по словам Ксенофонта, «оказывавшие лакедемонянам еще больше услуг, чем те от них требовали» («Греческая история», V, 2, 36). Чтобы успокоить всеобщее возмущение, вызванное в Греции этим насилием, спартанские вдохновители Фебида наложили на него, как на совершившего «самовольный» поступок, неслыханный по размерам штраф — 1 млн драхм (очевидно, фиктивный), но гарнизон в Кадмее оставили. Агесилай же «высказал даже мнение, что если Фебид действовал во вред Лакедемону, то он достоин наказания, если же его поступок принес пользу государству, то древний закон резрешает в таких случаях действовать на собственный страх и риск» (Ксенофонт, Греческая история, V, 2, 32).

Однако поход на Олинф оказался настолько тяжелым, что потребовал от Спарты напряжения всех ее сил и задержал приведение в исполнение подобных же захватнических планов, которые, как покажет дальнейшее, несомненно, уже в это время имелись в виду. Олинф и его союзники мужественно защищались против крупных военных сил Спарты, пополненных еще к тому же фиванским ополчением и отрядами македонцев. Весной 381 г. до н. э. под стенами Олинфа произошла жестокая битва, и спартанская армия была полностью разгромлена и рассеяна, причем погиб и ее предводитель, брат царя Агесилая Телевтий, прославившийся своими военными успехами в Коринфскую войну. Спарте пришлось собирать вторую армию, еще более многочисленную, которой предводительствовал уже сам царь Агесиполид, окруженный блестящей свитой из аристократовдобровольцев различных городов и государств, находившихся в орбите спартанского влияния, и сопровождаемый почетным отрядом из 30 высокопоставленных спартиатов, как Агесилай во время его похода в Малую Азию. Но и эта помпезная экспедиция закончилась незначительным успехом, несмотря на усердное содействие ей македонского царя Аминты: удалось взять лишь небольшой союзный с Олинфом город Торону да по установившейся у спартанских предводителей традиции основательно разграбить и опустошить окрестности непокорного Олинфа.

Царь Агесиполид вскоре заболел лихорадкой и умер: тело его положили в мед и отправили в Спарту для погребения, а его преемник по командованию гармост Полибиад предпочел перейти к медленной и утомительной тактике осады. Олинф удалось взять лишь через два года, летом 379 г. до н. э., когда в осажденном городе вышло все продовольствие. Халкидская лига была распущена, македонские города возвращены под власть Аминты, Олинф и другие города Халкидики были принуждены войти в Спартанский союз.

Летом 379 г. до н. э. могущество Спарты достигло апогея: почти вся Греция вновь склонялась перед ней. Свой рассказ о событиях, последовавших за Анталкидовым миром до капитуляции Олинфа, наблюдатель и современник их Ксенофонт заканчивает совершенно правильно сделанным выводом: «Итак, лакедемоняне достигли того, что фиванцы и прочие беотийцы всецело им подчинились, коринфяне стали преданнейшими союзниками, аргивяне смирились, афиняне остались совершенно изолированными, а те из союзников, которые к ним враждебно относились, были укрощены. Теперь они, наконец были уверены, что их могущество утверждено прочно и нерушимо» (Ксенофонт. Греческая история, V, 3, 27). Одно лишь Ксенофонт не договаривает — что для полного триумфа оставалось нанести последний решительный удар его родному городу, «изолированным Афинам», и что такой удар, несомненно, готовился. Однако неожиданные события показали, что он уже запоздал и превратился в смехотворный путч, повлекший за собой совсем иные последствия.

Поздней осенью того же 379 г. до н. э. (ноябрь— декабрь) вспыхнуло восстание в Фивах, ставшее поворотным моментом в истории спартанского господства в Греции. Восстание было подготовлено фиванскими изгнанниками-демократами в Афинах и не без ведома, по крайней мере части, афинских властей. Горсть смельчаков во главе с Пелопидом, Мелоном, Дамоклидом и Феопомпом, будто бы всего в количестве семи человек, тайком пробралась в Фивы, где у заговорщиков были соумышленники даже среди служащих при коллегии полемархов, и ночью перебила заправил правящей олигархической партии — «кучу тиранов» (Ксенофонт. Греческая история, V, 4, 2), во главе которой стояли Филипп, полемарх Архий, полемархи Леонтиад и Гипат. Одни убиты были во время пира, на который заговорщики пробрались переодетые женщинами, другие — в своих домах. Затем заговорщики ворвались в тюрьму, выпустили и вооружили заключенных демократов, призвали к восстанию граждан и дали знать через конных гонцов о происшедшем двум афинским стратегам, которые со своими отрядами и несколькими сотнями вооруженных фиванских эмигрантов уже стояли в ожидании этих событий на границе Беотии. Соединившись с этими быстро подоспевшими войсками, фиванцы начали штурм Кадмеи, куда, как рассказывает Плутарх, под защиту спартанского гарнизона скрылись «приверженцы лаконофильской партии вместе с так называемыми лучшими людьми», т. е. богатой фиванской знатью. Спартанцы (их было около 1500 человек) вскоре принуждены были сдаться на условиях свободного пропуска на родину, укрывавшиеся же с ними сторонники олигархов были беспощадно перебиты. На созванном затем народном собрании «тираноубийцы» по предложению Эпаминонда, тоже одного из участников переворота, объявлены были «спасителями и благодетелями», восстановлен был демократический строй, а Пелопид, Мелон и Харон назначены были даже беотархами, т. е. декларировалось также восстановление Беотийского союза (Плутарх, Пелопид, 12—13).

Спарта, конечно, не могла допустить такого пренебрежения к своему авторитету. Немедленно, несмотря на весьма миролюбивые и даже униженные обращения к ней нового фиванского правительства, была организована карательная экспедиция во главе с молодым царем Клеомбротом, преемником умершего Агесиполида. Но афинские войска под командой Хабрия уже преградили главную дорогу в Беотию через Элевфры, и спартанской армии пришлось пробираться в суровую зимнюю пору по горным тропам Мегариды через хребет Киферон. Клеомброт, лишенный таким образом твердой связи со своим тылом, не решился напасть на самые Фивы и, ограничившись усилением спартанских гарнизонов в Платеях и Феспиях, вскоре принужден был вернуться в Пелопоннес (январь — февраль 348 г. до н. э.). Ксенофонт, в оправдание спартанцев старательно подчеркивает исключительные трудности этой зимней кампании, помешавшей Спарте произвести немедленную расправу с мятежным городом, что позволило противникам Спарты собраться с силами для длительной войны.

Однако эту неудачу спартанское правительство попыталось парировать новым важным ходом, который должен был восстановить пошатнувшийся авторитет Спарты. Вскоре после ухода из Беотии Клеомброта оставленный им с очень крупными военными силами в Феспиях гармост Сфодрий будто бы тоже, как Фебид в 382 г. до н. э., «по собственной инициативе» внезапно ночью перешел со своими войсками границу Аттики и быстро двинулся на Пирей, укрепления которого еще не вполне были закончены, рассчитывая захватить его до рассвета. Совершенно очевидно, что предполагалось повторить фиванскую авантюру Фебида, но в еще более крупном масштабе. Сфодрий уже успел пройти Элевсин и находился во Фрии, когда вести об этом вторжении дошли до Афин. По поднятой тревоге все афинские граждане успели вооружиться, и город приготовился к обороне. Сфодрию пришлось отказаться от своих намерений и вернуться обратно. Для проформы он был привлечен в Спарте к суду и, несмотря на то что демонстративно на суд не явился, был оправдан. Агесилай же открыто заявил, что «именно в таких воинах нуждается Спарта» (Ксенофонт. Греческая история, V, 4, 32). Инцидент этот послужил поводом для открытого разрыва Афин со Спартой и к началу новой длительной войны в Греции, как бы повторявшей Коринфскую, но имевшей совсем иной исход.

На этот раз противникам Спарты — Афинам и Фивам — не удалось запереть ее войска в Пелопоннесе: спартанцы успели занять горные проходы Киферона, и военные операции развертывались на территории Беотии. Но союзники успели в короткий срок, очевидно благодаря активному участию широких масс, покрыть всю Фиванскую область целой сетью укреплений, состоявших из рвов и частоколов, а афиняне срочно закончили оборонительные сооружения Пирея. Поэтому, когда летом 378 г. до н. э. в Беотию вторглась большая пелопоннесская армия под командой самого царя Агесилая, она оказалась бессильной нанести фиванцам и ревностно помогавшим им афинянам сколько-нибудь ощутительный удар и ограничилась малоэффективным маневрированием и мелкими стычками отдельных отрядов конницы и легковооруженных (очень удачно в них участвовал Хабрий с афинскими пельтастами). Когда же после ухода основной спартанской армии гармост Фебид («герой» захвата Кадмеи, начальник главной военной базы спартанцев в Феспиях) предпринял слишком смелую вылазку, то потерпел серьезное поражение и сам погиб в бою.

Столь же безрезультатна была и вторая военная экспедиция Агесилая летом следующего, 377 г. до н. э. Ему удалось благодаря хитрому маневру проникнуть за линию передовых фиванских укреплений и заслонов и опустошить значительный район в окрестностях Фив; но когда из самого города, по выражению Диодора, «высыпало всенародное ополчение фиванцев» (XV, 34, 1), Агесилай не решился принять бой и отступил. «Фиванцы увидели, что теперь они впервые оказались не слабее лакедемонян: они поставили трофей и с этого времени смело вступали в бой со спартанскими войсками» (Диодор, XV, 34, 2).

Успехи эти следует приписать деятельности фиванских демократов, в особенности Пелопида и Эпаминонда, реорганизовавших на демократических началах и Фиванское государство, и восстановленный ими Беотийский союз. Плодородная Беотия со своим многочисленным населением, концентрированным вокруг множества небольших городков, быстро выходила из многовекового застоя. В результате Коринфской войны Беотия установила тесные связи с наиболее развитыми греческими государствами (Афины, Коринф), в эмиграции 382—379 гг. до н. э. созрели руководители беотийской демократии; насилия спартанцев в Фивах и в ряде беотийских городов (например, в Левктрах показывали гробницы покончивших самоубийством беотийских девушек, изнасилованных спартанцами) создавали прямые импульсы к сближению и объединению в целях обороны и мести.

Восстановленный в 379 г. до н. э. Беотийский союз представлял собой уже, собственно говоря, централизованное демократическое государство, организованное путем синойкизма, строй которого отчасти напоминал государственное устройство Аттики. «Покорение» и «лишение автономии» Фивами беотийских городов, как об этом неустанно твердили спартанцы, в действительности заключалось в ликвидации в них, несомненно при содействии местного населения, насильственно установленных теми же спартанцами лаконофильских олигархий. Bмecтe с тем жители всех беотийских городов привлекались к участию в общебеотийском правительстве, к выборам архонта-эпонима, членов общебеотийского совета и беотархов и к голосованиям на общебеотийском народном собрании, собиравшемся в Фивах. Трудно было в эту организацию привлечь лишь Орхомен, Феспии и Платеи, так как в них долго продолжали стоять крупные спартанские гарнизоны и распоряжаться спартанские гармосты; поэтому они были присоединены лишь позднее. При этом репрессии пришлось применить только к Платеям, среди граждан которых сильны были антифиванские традиции: Платеи после отвода из них спартанского гарнизона были захвачены и разрушены (373 г. до н. э.), уцелевшее же население их бежало в Афины, так как уже с 427 г. до н. э. пользовалось правами афинского гражданства (см.: Диодор, XV, 46, 4—6).

Особое внимание вожди фиванского демократического переворота, естественно, обратили на военные преобразования и подготовку своего нового государства к обороне. В источниках появляются упоминания о беотийском военном флоте: в Кревсисе, на побережье Коринфского залива, стояли, например, 12 беотийских триер (Ксенофонт. Греческая история, VI, 4, 3; IG, II2, 1607, 49 и 155). Фиванцы придавали большое значение обучению своей конницы (Ксенофонт. Греческая история,VI, 4, 10), так что она теперь не уступала по своим качествам прославленной фессалийской. Но главное значение придавалось в Беотии пешему народному ополчению, сохранившему в ней благодаря преобладанию зажиточного крестьянского населения бóльшую роль, чем в других греческих государствах. Один из беотархов-демократов, Горгид, создал знаменитую «священную дружину» из отборных и самоотверженных бойцов, получавших специальное содержание из союзной казны и составлявших постоянный гарнизон Кадмеи. Пелопид, отличавшийся выдающимися военными способностями и потому тринадцать раз выбиравшийся беотархом, сумел превратить «священную дружину» в мощный ударный отряд, который должен был всегда действовать как единое сплоченное целое в самых опасных местах боевой линии.

Эпаминонд, ближайший друг Пелопида и тоже в течение почти двух десятилетий бессменный беотарх, использовал эту армию для своей новой боевой тактики (косого строя или клина), покончившей с рутиной греческого боевого построения — сплошной фалангой — и совершившей целый переворот в греческой военной науке: «священную дружину» он превратил как бы в ударный кулак сосредоточенных в определенном пункте действия больших пехотных масс, с помощью которых он рассекал фронт противника. Горячий сторонник демократических низов, сам человек крайне бедный и скромный в своих личных потребностях (рассказывают, что ему приходилось скрываться дома, когда в ремонте или чистке находился единственный комплект его одежды), обладавший в то же время широким образованием, большой знаток музыки и философии, хороший оратор, дальновидный политик и дипломат — Эпаминонд являлся в 370-х и 360-х гг. до н. э. главным вдохновителем и руководителем нового демократического Беотийского государства.

Одновременно в том же 378 г. до н. э., ровно через сто лет после возникновения первого, сложился Второй Афинский морской союз. Он был подготовлен сближением с Афинами Византия и многих островных полисов, наметившимся во время Коринфской войны. Контакт между этими городами все более налаживался в период после заключения Царского мира путем установления дружественных отношений, иногда оформлявшихся в отдельные равноправные договоры о союзе (например, с Хиосом в 384 г. до н. э.). Наконец, в связи со вновь вспыхнувшей войной Афин со Спартой пять наиболее дружественных Афинам городских общин с демократическим устройством — Хиос, Митилена, Мефимна, Византий и Родос — решились на коллективное соглашение с Афинами о постоянном военном союзе (симмахии). Договор этот, тщательно продуманный на ряде совещаний с делегатами от вступающих в союз полисов и утвержденный по предложению одного из вождей афинской демократии, Аристотеля из Марафона, афинским народным собранием (февраль—март 377 г. до н. э.), представляет собой замечательный образец греческой политической мысли и дипломатического искусства (см. IG, II2, 43).

Прежде всего договор обнаруживает ориентацию договаривающихся сторон против Спарты и ее насильственной великодержавной политики. Задачу свою «афиняне и союзники» — таково официальное наименование нового союза — видят в том, чтобы добиться такого положения, при котором лакедемоняне предоставили эллинам возможность жить спокойно, свободно и автономно, с гарантией всех прав на их территории (строки 9—12 надписи). Дальше, очевидно, следовало несколько строк со столь резкими выражениями против Спарты, что впоследствии, когда отношения к ней изменились, они были выскоблены. «И если какой враг нападет на членов союза на суше или на море,— значится дальше в надписи,— афиняне и союзники придут к ним на помощь на суше же и на море со своими силами и со своей мощью». Что здесь имеется в виду та же Спарта, можно вывести заключение хотя бы из того, что отношение к другому возможному противнику — Персии — самое почтительное, даже подобострастное. Персидскому царю гарантируется полная неприкосновенность его прав на принадлежащие ему земли и допускается присоединение к союзу только «эллинов и варваров, поскольку они не находятся под властью персидского царя». Таким образом, греческие демократические правительства, вступившие в союз, определили свою ближайшую задачу как борьбу со спартанской олигархией и стремились решать ее, обезопасив себя от необходимости вести борьбу сразу на два фронта.

Вместе с тем они осознали и необходимость широкого объединения на основе равноправия и сохранения автономии каждого из входящих в федерацию членов. В этом отношении союзники и афиняне делали взаимно существенные уступки, сопровождая их очень четко сформулированными и определяющими их границы условиями. Союзники в известной мере жертвовали полнотой своего суверенитета, признавали приоритет в союзе Афинского государства, его инициативу и ведущую роль в направлении внешней политики; афинские должностные лица и стратеги являлись единственными исполнителями и всех стоящих перед союзом задач. Но с другой стороны, союзники афинян старательно и откровенно оговаривали в договоре все возможные нарушения со стороны преобладающей афинской общины своей внутренней автономии в предупреждение повторений печальной памяти практики Афинской архэ. Каждое союзное государство, как из числа основателей союза, так и вновь в него вступающее, «может пользоваться тем государственным строем, каким оно пожелает, не принимая к себе ни афинского гарнизона, ни афинского правителя, не платя дани... Не дозволяется никому из афинян ни для себя лично, ни для государства приобретать владений на территории союзников, ни иметь ни дома, ни земельного участка путем покупки или аренды, или как-нибудь иначе» — такое афинское владение конфискуется в пользу союзной кассы с передачей половины этого имущества всякому, кто об этом донесет.

Соответственно этому устанавливалось и верховное управление союзом. Во главе союза стояли как бы два равноправных органа, совместно направлявшие его деятельность: афинское народное собрание и синедрион союзников (συνεδριον τϖν συμαχων). Синедрион представлял собой постоянно заседавший в Афинах представительный орган, в котором каждое из союзных государств, кроме Афин, имело один голос и все дела решались большинством голосов. Всякое общесоюзное дело должно было получить апробацию обоих органов, в особенности объявление войны, заключение мира, прием новых союзников, определение военных контингентов или заменяющих их денежных взносов. Последние в отличие от прежней дани (фороса) представляли собой добровольные ассигнования на военные нужды и назывались вкладами (синтаксис). Размеры синтаксиса были значительно меньше прежнего фороса: так, Эретрия платила всего 5 талантов против 15 талантов в период Пелопоннесской войны.

Союзники считали этот договор до такой степени гарантирующим их во всех отношениях, что, несомненно по их требованию, в него включен был пункт, запрещавший даже поднимать вопрос об изменении его. «Если кто-либо — будь это должностное лицо или частный человек — внесет предложение или поставит на голосование что-либо против издаваемого акта, как, например, нарушит какой-либо из его пунктов, тот лишается гражданских прав и имущество его конфискуется. И суд над ним произойдет в Афинах и союзных городах, как над человеком, расторгнувшим союз. Согласно решению афинян и союзников, такой человек может быть приговорен к смерти или изгнанию. Если он будет приговорен к смерти, труп его не должен быть погребен ни в Аттике, ни на территории союзников».

Таким образом, основатели союза имели в виду не временное соглашение, диктуемое текущей политической обстановкой, а рассчитанное на весьма длительный период, если не навсегда, объединение, и притом возможно большего числа свободолюбивых полисов Эллады, т. е. создание общеэллинской федерации. Поэтому в договоре весьма значительное место уделено тем «эллинам и варварам, проживающим на материке или на островах, не подвластных персидскому царю», которые пожелают быть союзниками афинян и их союзников, и на них распространяются все права и привилегии, оговоренные для общин-учредителей. И договор заключается, в соответствии с этим, знаменательными словами: «На той плите, на которой вырезан этот акт, написать имена союзных городов и имена тех городов, которые позднее присоединятся к союзу». Немедленно снаряжено было посольство в Фивы с предложением присоединиться, и имя Фив появилось шестым среди имен союзников. Затем, уже летом того же 377 г. до н. э., в этот список внесены были имена почти всех городов Евбеи — Халкиды, Эретрии, Аретузы и многих других городов побережья Фракии — Перинфа, Маронеи, островов Долопского архипелага — Пепарефоса, Скиафоса, — около двух десятков членов. Новый Афинский союз стал, таким образом, сразу очень крупной политической силой в Греции, притом с весьма широкими перспективами превратиться в дальнейшем из простого союза государств в союзное государство.

Спарте пришлось существенно изменить свои военные планы. В 376 г. до н. э. она отказалась от нового вторжения в Беотию, путь в которую был прегражден соединенными силами фиванцев и афинян, и сосредоточила свои силы для борьбы на море. Был экипирован значительный флот, из 60 триер, и под начальством заслуженного наварха Поллида, сражавшегося еще с Кононом, предпринята морская блокада Афин на широкой дуге между Эгиной, Скиросом и Андросом, чтобы прекратить доставку хлеба в Афины и таким образом сломить сопротивление афинян голодом. Даже остров Делос был занят спартанцами и с него изгнаны афинские амфиктионы.

Но Афины, став опять центром мощного союза, сумели в короткое время значительно улучшить свое управление, а также свое финансовое хозяйство и военную организацию. Демократическая партия выдвинула ряд новых энергичных деятелей, как, например, упомянутый уже Аристотель из Марафона, Пиррандр, другой выдающийся дипломат, Каллистрат из Афидны. Они влились в ряды старых демократических деятелей и вместе с ними завершили сложное и трудное дело оформления Второго Афинского союза. Вместе с блестящими афинскими стратегами-демократами Ификратом, Хабрием и Тимофеем, сыном Конона, они провели также ряд внутренних реформ, усиливших боеспособность Афинского государства. Афинское булэ, в круг обязанностей которого теперь входило направление дел союза и координирование для этого взаимоотношений синедриона союзников и афинской экклесии, было освобождено от руководства внутренней администрацией, которым теперь занимался особый орган — девять проэдров, выбираемых по жребию из числа булевтов девяти фил, не несущих в данное время обязанности пританов, и эпистат проэдров, который являлся теперь председателем народного собрания. Впервые эти проэдры упоминаются в декрете Аристотеля из Марафона 377 г. до н. э. Изменена была также система взимания прямого военного налога (эйсфоры). Полностью, в размере 1%, облагалась им недвижимая и движимая собственность только наиболее богатых людей (пентакосиомедимнов); средние разряды уплачивали прямой налог по значительно более льготной разверстке (всадники 30 драхм вместо 36, зевгиты — 10 драхм вместо 18), наконец, низший разряд — феты — были совсем освобождены от обложения. Для уплаты этого налога граждане были разделены на 100 симморий и к каждой приписано по три самых богатых гражданина в качестве ответственных «сборщиков», обязанных в случае крайней нужды государства в деньгах уплачивать всю сумму, причитающуюся с симморий, вперед из своих средств и покрывать недоимки. Эта новая литургия называлась «проэйсфора» и представляла собой, несомненно, весьма тягостное для богачей мероприятие демократического правительства. Общая годовая сумма прямого налога с граждан вместе с десятью талантами, уплачиваемыми ежегодно метэками, составляла около 70 талантов. Наконец, в связи с усиленными заботами о приведении в боевую готовность флота была создана особая коллегия десяти морских эпимелетов, выбиравшихся по жребию, по одному от каждой филы. Они наблюдали за постройкой и ремонтом кораблей, состоянием арсеналов и морских складов, боевой готовностью судов, привлекали триерархов к ответственности за аварии их и т. д. Благодаря деятельности этого специального органа морского контроля и надзора афиняне могли выполнить свои обязанности перед союзниками и довести свой боевой флот до 100 триер (Полибий, II, 62, 7; Диодор, XV, 29 определяют, по-видимому преувеличенно, афинский флот даже в 200 триер).

Вследствие такой своевременно проявленной активности афинской демократии морская диверсия Спарты имела для последней весьма плачевные результаты. Против 65 триер Поллида афиняне смогли отправить в море под командой Хабрия целых 83 триеры, и в кровопролитной битве близ Наксоса в октябре 376 г. до н. э. Хабрию удалось разгромить пелопоннесский флот. Рассказывая об этой морской битве, Диодор передает любопытную подробность, свидетельствующую о живучести демократических традиций в Афинах: «Однако, несмотря на то, что Хабрий одержал победу и обратил в бегство неприятельские корабли, он совершенно воздержался от преследования. Он хорошо помнил, что после Аргинусской битвы (в 406 г. до н. э.) народ в награду за победу осудил стратегов на смертную казнь, обвинив их в том, что они не предали погребению тела погибших в морском бою. Поэтому он прекратил преследование и занялся спасением граждан, еще державшихся на воде: живых он взял на борт, а умерших предал погребению. Если бы он не должен был думать об этом, он без труда уничтожил бы весь вражеский флот» (Диодор, XV, 34—35). Но победа при Наксосе и без того имела решающее значение. Афинский союз стал полным хозяином во всем Эгейском море, и к нему стали присоединяться один за другим острова и автономные города побережья. В 375 г. до н. э. членами его уже состояли Киклады с Наксосом и Паросом, Тенедос, Фасос и Самофракия, возродившийся союз халкидских городов, Абдера и ряд других более мелких полисов, имена которых, за отсутствием уже места на стеле с текстом договора, стали записывать на ее краях. Хабрия, возвратившегося из своего похода с 49 вражескими триерами, 3000 пленных и добычей в 160 талантов, в Афинах встретили с чрезвычайными почестями — ему воздвигли статую и поднесли золотой венок.

Афиняне теперь уже не довольствовались одним Эгейским морем. В 375 г. до н. э. их флот в составе 60 кораблей под начальством стратега Тимофея обогнул Пелопоннес и склонил к присоединению к Афинскому союзу Кефаллению, Керкиру и акарнанские города. Ксенофонт с удивлением отмечает необычные для того времени методы, применявшиеся афинскими стратегами: «Тимофей никого не порабощал, не удалял в изгнание и не изменял государственного устройства; поэтому ему удалось расположить к себе города, находящиеся в этих местах» («Греческая история», V, 4, 64). После того как он разбил близ Левкады, у Ализии, высланную против него пелопоннесскую эскадру спартанского наварха Николоха и соединился с керкирским флотом, одним из самых крупных во всей Греции (он, по словам Ксенофонта, насчитывал до 90 кораблей), у Афин не было больше соперников и в западной части Балканского побережья. Естественно, что теперь пожелали присоединиться к Афинскому союзу даже царь молоссов Алкет и могущественный правитель (тагос) Фессалии Язон из Фер, который один в состоянии был выставить армию бóльшую чем весь Афинский союз в целом (Ксенофонт. Греческая история, VI, 1, 19; 2, 38). Общее число членов союза выросло до 52.

Положение Спарты стало настолько критическим, что она заговорила о мире и обратилась с просьбой о посредничестве к персидскому царю Артаксерксу и сиракузскому тирану Дионисию. На состоявшемся в 374 г. до н. э. в Спарте конгрессе с участием персидских и сиракузских послов она соглашалась на признание Афинского союза, на вывод своих гарнизонов из беотийских городов (Феспий, Платей и др.), т. е. на фактическое признание Беотийского союза. По-видимому, мира желали и противники Спарты. Афины были крайне истощены громадными военными расходами, и афинская казна была совершенно пуста: Тимофей, например, на свою керкирскую экспедицию смог получить всего 13 талантов и находился потому «в крайней нужде с самого начала войны» (Исократ, XV, 109); «он настоятельно требовал денег из Афин — такой большой флот требовал больших издержек»,— подтверждает и Ксенофонт («Греческая история», V, 4, 66). К тому же и внешнее положение Афин настолько стало прочным, что война уже потеряла для них свой смысл. Поэтому спартанские предложения признаны были удовлетворительными: послы афинян и союзников (среди них и фиванцы) подписали мирный договор. В Афинах уже происходили большие торжества по случаю заключения мира; награждали победоносных полководцев (Тимофей был почтен статуей, поставленной рядом со статуей его отца), был воздвигнут пышный алтарь мира и скульптору Кефисодоту заказана статуя богини Ирены с младенцем «Изобилием» на руках. В Фивах тоже, по-видимому, были довольны — с выводом спартанских гарнизонов из Феспий и Платей легко уже было сломить последние оплоты олигархий и завершить объединение Беотии. Перед греческими демократическими государствами открывался свободный путь к дальнейшему развитию и столь уже назревшему объединению их, притом на началах равноправия и автономии, общего интереса и общей пользы, или, как выражались греки, на принципах койнонии.

Однако мирный договор 374 г. до н. э. остался на бумаге, и договорившиеся было стороны, по выражению источника Диодора, «лишь короткое время соблюдали мир, а затем стали воевать... совершенно не считаясь с заключенным ими всеобщим миром» (XV, 45).

Диодор, по-видимому, правильно определяет и причину крушения этих общих надежд на наступление наконец мирной поры. Социальные проблемы, естественно, отодвинутые на второй план во время долгого периода войн, теперь, обостренные еще более невзгодами военного времени, сразу поднялись во всей своей силе. «Во всех государствах Греции,— пишет Диодор,— вследствие необычайного положения вещей начались волнения: общая анархия послужила причиной для многочисленных переворотов. При этом лакедемоняне оказывали вооруженную поддержку олигархическому строю, а афиняне сторонникам демократии» (XV, 45). По-видимому, в связи с падением авторитета Спарты движение охватило и Пелопоннес: так, даже Ксенофонт упоминает о резких нападках на спартанских заправил делегатов конгресса пелопоннесских союзников уже в 376 г. до н. э. — они жаловались на бедствия, причиненные войной, и на «нерадивость спартанских полководцев», очевидно царей Агесилая и Клеомброта (Ксенофонт. Греческая история, V, 4, 60).

Диодор в качестве примера, подтверждающего его замечание о наступившем в Греции периоде волнений, переворотов и анархии, описывает лишь ожесточенную борьбу между демосом и олигархами на острове Закинфе, в которую вмешался возвращавшийся из своего похода в Ионийское море Тимофей. Это побудило и Спарту послать на помощь закинфским олигархам 25 кораблей; другая такая же эскадра была отправлена ею на поддержку олигархического восстания на союзной с Афинами Керкире. Несколько позднее (373 г. до н. э.) для осады Керкиры был послан весь пелопоннесский флот (60 кораблей) с навархом Мнасиппом, который принялся самым варварским образом опустошать весь остров: «Высадившись на Керкире, Мнасипп завладел территорией и принялся опустошать прекрасно обработанную и культивированную страну, разрушать образцово построенные жилища и расположенные на полях винные погреба... так что его воины не хотели пить никаких вин, кроме старых, отборных. На полях Мнасиппом было захвачено очень много рабов и скота» (Ксенофонт. Греческая история, VI, 2, 6). Затем он подверг осаде с суши и с моря и сам город, в котором шла ожесточенная борьба партий.

Афиняне принуждены были срочно направить на выручку столь важного для них пункта, опять с флотом из 60 триер, Тимофея. Так как он, несомненно в связи с теми же денежными затруднениями, не мог быстро выступить в поход, афинское народное собрание не только сместило, но и отдало под суд недавно столь пышно чествовавшегося стратега. Сменивший его Ификрат сумел в срочном порядке закончить приготовления и, обучая на ходу команды своих судов, своевременно прибыть на Керкиру. Какое важное значение афиняне придавали этой экспедиции, показывает то обстоятельство, что помощниками ему были назначены Хабрий и Каллистрат, игравшие в это время главную роль в афинском правительстве и бывшие, по-видимому, виновниками опалы Тимофея. Впрочем, к этому времени (372 г. до н. э.) керкирцы с помощью небольшого передового афинского отряда сумели справиться и со своими олигархами, и с их спартанскими радетелями. Мнасипп был убит, а его деморализованное грабежами войско, состоявшее преимущественно из наемников, бежало на кораблях, «наполнив трюмы их рабами и вещами» (Ксенофонт. Греческая история, VI, 2, 25). Ификрату оставалось лишь захватить опоздавшие приплыть на подмогу пелопоннесскому флоту 10 сиракузских триер, так как и сиракузский тиран Дионисий тоже был заинтересован, чтобы столь важный транзитный в Италию пункт, как Керкира, не оставался в руках афинян. При этом опять Ксенофонт находит нужным отметить разницу в поведении афинян и пелопоннесцев. «Сиракузские корабли были взяты все в плен с экипажами... и приведены в керкирскую бухту. Пленным было разрешено выкупиться на свободу, причем для каждого был установлен особый размер выкупа. Только начальнику их Криниппу не была предоставлена эта льгота: его оставили под стражей, имея в виду либо получить с него очень крупный выкуп, либо продать его в рабство. В отчаянии Кринипп покончил жизнь самоубийством. Остальных Ификрат отпустил на волю, причем он позволил керкирцам выступить поручителями в том, что деньги будут уплачены. Заставив своих матросов обрабатывать [опустошенные] поля керкирцев, он таким образом доставил им пропитание» (Ксенофонт. Греческая история, VI, 2, 36—37). Затем со своими пельтастами и гоплитами он переправился в Акарнанию, чтобы оказать помощь союзным городам против теснивших их врагов. Так как присоединение мощного керкирского флота более чем вдвое увеличивало его силы, он стал готовиться уже к нападению на саму лакедемонскую область. Причем и здесь «он имел в виду подчинить себе смежные с этой областью города, враждебные афинянам, по возможности добровольно, если же они не подчинятся, то пойти на них войной» (Ксенофонт. Греческая история, VI, 2,38).

По-видимому, от дальнейших военных операций Ификрату пришлось воздержаться опять-таки в связи с отсутствием денежных средств. 60 талантов, полученных от выкупа сиракузских пленных, были истрачены тотчас же на жалованье войску (Диодор, XV, 47, 7). На то же, несомненно, пошли и собранные с Кефаллении союзные взносы, которые собирать пришлось в некоторых случаях силой (почему Ксенофонт и называет их данью). Но так как и этого было недостаточно, то Ификрат принужден был после некоторых колебаний употребить на то же и захваченные на сицилийских кораблях ценные дары, которые Дионисий посылал в Дельфы и Олимпию. «Не зная, как поступить с захваченной добычей, — красочно рассказывает об этом Диодор, — Ификрат отправил запрос в афинское народное собрание. Афиняне приказали ему оставить сомнения и подумать о том, как бы накормить воинов. Вняв решению своих соотечественников, Ификрат продал с публичного торга драгоценности, принадлежавшие богам. Дионисий же был крайне разгневан на афинян и написал им тaкoe письмо: «Дионисий афинскому совету и народу, с пожеланием здравствовать. Нет! Так писать грешно, после того как вы оказались святотатцами и на суше и на море, после того как вы захватили и изрубили [золотые] статуи, посланные нами для посвящения богам, и кощунственно оскорбили Аполлона Дельфийского и Зевса Олимпийского...» (Диодор, XVI, 57, 2—3).

Между тем в Спарте под влиянием тягот затянувшейся войны начали жалеть о нарушении мирного договора 374 г. до н. э. и желать возобновления мирных переговоров. В Персию был даже отправлен Анталкид ходатайствовать о помощи персидского царя.

Летом 371 г. до н. э. в Спарте вновь собрался мирный конгресс, на котором кроме делегатов воюющих греческих государств присутствовали также послы Персии, Дионисия Сиракузского и македонского царя Аминты. Ксенофонт, стремясь прикрыть поражение Спарты, старается изобразить инициаторами его афинян («Греческая история», VI, 3, 1—3 и 18). На самом деле афинские уполномоченные как представители победившей стороны держались очень независимо и твердо, даже осыпали спартанцев резкими упреками. «Получается впечатление, — заявлял один из них — Авдокл, обращаясь к спартанцам, — что вам больше по душе тирания, чем свободное государственное устройство... Взгляните на положение дел на море или киньте взор на нынешнее взаимоотношение сил на суше, — говорил и глава афинского посольства Каллистрат, — и вы увидите, что наш приход [на мирное совещание] отнюдь не вызван военными затруднениями» (Ксенофонт. Греческая история, VI, 3, 8 и 13). На мир афиняне соглашались лишь под условием признания Афинского союза и сумели настоять на этом, несмотря на то что этим явно нарушались условия Царского мира 387—386 г. до н. э. Персия слишком занята была затяжной борьбой с отпавшим Египтом, чтобы серьезно вмешиваться в греческие дела. Принцип автономии был, правда, подтвержден, но он оборачивался на этот раз против Спарты, так как ей пришлось дать обязательство вывести свои гарнизоны из занятых ею городов и вместе с тем признать крушение всех ее стремлений к господству. «Вы проучены, — говорил Каллистрат. — Насилье не приносит желанной выгоды». Эпаминонд же, прибывший в составе фиванских послов, открыто заявил, что было бы справедливым предоставить автономию и городам Лаконики.

Мир 371 г. до н. э., положивший конец претензиям спартанской олигархии на владычество в Греции, был вместе с тем и концом упований на ее помощь со стороны «лучших» и «порядочных» людей в их борьбе с социальными требованиями низов. Освобожденная от спартанского террора и гнета Греция вступала в период бурных социальных потрясений.