Greece About

Мирный договор 371 г. до н. э. имел, однако, большой дефект: руководящие деятели конгресса в Спарте — глава афинской делегации Каллистрат и спартанский царь Агесилай — мало считались с реальными условиями в Греции, сложившимися в последние десятилетия. Они все еще представляли себе, что «греческую колесницу», как выразился 100 лет назад Кимон, везут лишь два коня — Афины и Спарта и вся политика сводится к взаимным отношениям этих двух греческих государств. А между тем поставившие свою подпись среди прочих афинских союзников «фиванцы» (в такой форме Беотийский союз фигурировал и в учредительном акте афинской симмахии 377 г. до н. э.) за последние годы успели создать мощное государство, по своей силе и значению уже не уступающее прежним объединениям греческих городов. Если верить Плутарху, лишь Эпаминонд во время прений на конгрессе, «видя, что все прочие пресмыкаются перед Агесилаем, один решился открыто выступить с речью, посвященной не только интересам фиванцев, но общему благу всей Греции». «Мир, чтобы быть прочным,

— заявлял он, — должен быть основан на принципах равенства и справедливости» («Агесилай», 27). Соответственно этому он вместе со своими товарищами потребовал изменения подписи «фиванцы» на «беотийцы», т. е. официального признания нового Беотийского государства. Это вызвало резкое возражение Агесилая, которого поддерживали, по-видимому, афинские послы, так как Афины начинали уже опасаться нового соперника. «Агесилай задал Эпаминонду вопрос, — рассказывает Плутарх о происходившей при этом словесной дуэли между главами двух государств, — считает ли он правильным с точки зрения всеобщего равенства и справедливости, чтобы беотийские города пользовались автономией. Эпаминонд, не задумываясь и не смущаясь, ответил Агесилаю вопросом же, считает ли тот справедливым, чтобы и города Лаконики получили автономию. Тогда Агесилай в страшном гневе вскочил с места и потребовал, чтобы Эпаминонд заявил определенно, предоставят ли фиванцы автономию беотийским городам. Эпаминонд таким же образом спросил его, предоставят ли спартанцы автономию городам Лаконики. Агесилай был возмущен и охотно ухватился за удобный предлог для того, чтобы вычеркнуть фиванцев из списка заключивших мирный договор и объявить им войну» («Агесилай», 28). Таким образом, Беотийский союз оказался по-прежнему в состоянии войны со Спартой.

Но мирный договор 371 г. до н. э. игнорировал и другое новое крупное государство, возникшее по соседству с Беотией, — Фессалию. В этой обширной хлебородной области Греции, единственной вывозившей хлеб, в конце V в. до н. э. наблюдается значительное развитие ремесел и торговли. Многие из ее крупных земледельческих поселений, как Лариса, Феры, Фарсал, Краннон, превращались в торговопромышленные центры, начавшие чеканить свою монету. Ее гавань Пагасы сделалась известным по всей Греции пунктом хлебного вывоза и работорговли. Подъем хозяйства Фессалии делал невозможным сохранение в прежних формах господства родовой аристократии — Алевадов, Скопадов, Эхекратидов и других ее земельных магнатов, опиравшихся на свои родовые конные дружины. По-видимому, при поддержке растущего городского демоса стали поднимать восстания покорные прежде пенесты, порабощенное и прикрепленное к земле сельское население (в одном из таких восстаний, по сообщению Ксенофонта, участвовал Критий, ученик Сократа, знаменитый впоследствии глава правительства Тридцати тиранов в Афинах). Обложенные тяжелой данью периэки — мелкие пограничные племена долопов, магнетов и др.,— готовы были присоединиться к любому иноземному завоевателю — Македонии, Спарте или Афинам, — появлявшемуся в Фессалии или вмешивавшемуся в ее дела.

На этой почве обострявшихся социальных отношений правление родовой фессалийской аристократии начинало сменяться режимом тирании. Фессалийские тираны были выходцами из незнатных семей и объединяли вокруг себя все оппозиционные элементы родовой аристократии. Так, тирану города Фер — Ликофрону уже в 390-х гг. до н. э. удалось разгромить господствовавший во всей Северной Фессалии род Алевадов и объединить под своей властью значительную часть страны. Его преемник Язон (390—370 гг. до н. э.), отличавшийся богатырским сложением, железной выносливостью, незаурядным умом и беспредельным честолюбием, сумел овладеть южной частью Фессалии с городом Фарсалом и заставил провозгласить себя тагосом всей страны (374 г. до н. э.). Пенесты привлечены были им к выполнению государственных повинностей и обложены податью. Организованное всеобщее фессалийское ополчение состояло из 20 тыс. гоплитов, 8 тыс. всадников и множества легковооруженных пельтасов. На свои личные средства Язон содержал 6 тыс. иностранцев-наемников, с которыми ежедневно проделывал военные упражнения, причем сам, в полном вооружении, всегда был впереди них и на маневрах, и в сражении.

У Язона были, по словам Ксенофонта, очень широкие планы. Чтобы построить флот более сильный, чем афинский, он собирался завоевать Македонию, так как эта страна была богата строительным материалом, а обилие фессалийских пенестов давало возможность набрать любое число гребцов и матросов, которых легко будет прокормить на избытки фессалийского хлеба — «не то что афинянам, принужденным покупать его от других». Он мечтал будто бы уже не только о завоевании всей Греции, но и о походе на Персию: «Персидский царь богаче всех людей на свете, но мне кажется, что его легче покорить, чем Грецию; мне известно, что весь персидский народ, исключая одного человека, это — толпа рабов, чуждая гражданских добродетелей; известно, что царь был доведен до края гибели сравнительно незначительными отрядами, шедшими под начальством Кира и Агесилая» (Ксенофонт. Греческая история, VI, 1, 10—12 и 19). Со Спартой, которая претендовала на господство в Фессалии, Язон был во враждебных отношениях и выступал пока как союзник Беотии и Афин. Таким образом, и Северная Греция начинала в лице этого нового Фессалийского государства играть все более и более активную роль.

Игнорируя усиление этих ранее отсталых государств Греции и принимая во внимание только свои налаживающиеся отношения с Афинами, Спарта спешила использовать обнаружившуюся на конгрессе 371 г. до н. э. изоляцию Беотии и свести с ней свои старые счеты. «Точно рок вел лакедемонян к гибели», — так даже Ксенофонт принужден был характеризовать эту безрассудно-упрямую, осужденную опытом последних лет агрессивную политику спартанской олигархии, возглавляемой Агесилаем. Уже в самой Спарте раздавались голоса против нее, ею тяготились союзники, не согласен был с ней и второй царь Клеомброт, за что противники называли его «доброжелателем фиванцев». И все же как раз армия Клеомброта, стоявшая в это время в Фокиде, получила приказ вторгнуться в Беотию и «добиться восстановления автономии беотийских городов», т. е. ликвидации Беотийского союза. Это произошло всего на двадцатый день после подписания мирного договора в Спарте.

Однако на этот раз беотийцы по настоянию Эпаминонда не уклонились от решающего сражения и вступили в бой даже до прибытия на помощь своего союзника Язона. Битва произошла 5 августа 371 г. близ беотийского города Левктры, в Феспийской области, и беотийское ополчение, численностью всего 7000 бойцов, одержало здесь победу над «непобедимой» спартанской армией, в которой было не менее 10 000 воинов. Убито было 400 спартиатов из числа 700 и 1000 из 2550 лакедемонян (периэков); погиб сам царь Клеомброт почти со всем своим штабом; напротив, потери союзников-пелопоннесцев были незначительны, так как они сражались неохотно (Павсаний, IX, 9—12). Героем дня был Эпаминонд, взявший на себя главнокомандование и впервые применивший здесь свой косой строй: построенные в 50 рядов отборные беотийские воины, со «священной дружиной» впереди, врезались, «как триера своим тараном» (Ксенофонт. Греческая история, VII, 5, 28), в главную часть (правый фланг) растянутого боевого расположения противника (спартанцы стояли всего в 12 рядов) и вызвали тем отступление всей его армии. Только боевая закалка спартанских гоплитов дала им возможность отойти с поля боя в относительном порядке и избежать полного разгрома. Спасло их и посредничество подоспевшего Язона, помешавшего беотийцам полностью использовать их победу, чтобы не допустить излишнего, по его мнению, усиления беотийцев и их перевеса над спартанцами. Но этой битвой навсегда рассеян был мираж спартанской непобедимости; в битве проявилась неспособность рутинной спартанской боевой тактики противостоять смелым нововведениям греческой военной мысли.

Следствием битвы при Левктрах было крушение остатков былого спартанского величия и авторитета во всей Греции. Фокида, Локрида, Этолия, Акарнания, Евбея немедленно вступили в союз с Беотией и пополнили ее военные силы своими контингентами; Акарнания и Евбея для этого даже вышли из Афинского союза, что, естественно, побудило Афины еще более настороженно следить за успехами своего недавнего главного союзника — Фив. Но особенно большое впечатление известие о поражении Спарты произвело в Пелопоннесе — оно явилось сигналом к полному развалу Пелопоннесского союза и к большим социальным движениям, охватившим значительную часть пелопоннесских государств. Восстания демоса произошли в 370 г. до н. э. в Коринфе, Сикионе, Фигалии, Тегее. В Аргосе бедняки, вооружившись дубинами (скиталами), напали на состоятельных граждан и перебили 1200 из них, а имущество их разделили между собой. «Народ в Аргосе, — жалуется Исократ, — истребляет наиболее знатных и богатых граждан и при этом веселится так, как другие не веселятся, убивая своих врагов» («Филипп», 52). И то же, что в Аргосе, по его словам, творится и во всем Пелопоннесе, где смуты и мятежи стали повседневным явлением. Единодушия нет ни в одном городе, и своих сограждан опасаются больше внешних врагов. Взаимная рознь такова, что богатые предпочли бы бросить в море свое имущество, чем поделиться им с неимущими, а бедные только и помышляют о том, как бы завладеть состоянием благоденствующих. У алтарей закалывают не жертвенных животных, а избивают друг друга люди. У иного города теперь больше изгнанников, чем прежде было во всем Пелопоннесе (Исократ. Архидам, 64—68).

Освободившиеся от спартанского господства общины спешно восстанавливали прежние границы своих владений, измененные в интересах или по прихоти Спарты, и вводили вновь отмененные ею учреждения. Элейцы овладели отторгнутыми у них Агисом городами на юге Элиды, аркадяне восстановили у себя демократические порядки и объединились в союзное государство по типу беотийского, включив в него и давно отделившуюся от Аркадии Тегею, причем из одной только Тегеи при этом отправлено было в изгнание 800 приверженцев Спарты.

Общими силами была вновь отстроена разрушенная спартанцами Мантинея (даже Элида внесла на это 3 таланта, Аргос тоже прислал помощь; она была обращена в резиденцию общеаркадского правительства, которое возглавил избранный стратегом мантинеец Ликомид). Ему удалось защитить новое Аркадское государство от попыток Спарты вновь отделить Тегею и привести опять к подчинению Аркадию: поход против нее значительной спартанской армии, возглавляемой самим царем Агесилаем, не привел ни к каким результатам, а крупный отряд спартанцев, вторгнувшийся в Тегею вместе с эмигрантами, был полностью уничтожен Ликомидом.

Однако, сознавая, что Спарта не прекратит свои попытки восстановить утраченное господство в Пелопоннесе, Аркадия обратилась за помощью одновременно к Афинам и Фивам. Но в Афинах очень холодно отнеслись к просьбе аркадян: преобладавшая в Афинах со времени заключения мира со Спартой партия умеренных демократов во главе с Каллистратом вовсе не желала возобновления войны; повидимому не сочувствовала она также радикальному и объединительному движению в Пелопоннесе. Особенно теперь стала беспокоить афинян растущая сила Фив, почему и известие о победе при Левктрах было встречено ими с нескрываемым неудовольствием: фиванского посланника даже не пригласили на полагающийся в таких случаях почетный обед в притании. Должно было тревожить афинян и быстрое усиление союзника Беотии Язона: он уже завладел проходами в Среднюю Грецию и собирался во главе всего фессалийского ополчения и своих многочисленных наемников появиться на Пифийском празднестве в Дельфах. Предполагали, что он намеревается захватить сокровища Дельфийского храма и тем, как выразился Ксенофонт, «приобрести преобладающее влияние над всеми своими современниками» («Греческая история», VI, 4, 27—30).

При таких условиях Афины ограничились дипломатической демонстрацией: в конце 371 г. до н. э. в Афинах был созван конгресс представителей греческих государств, на котором афиняне добились клятвенного подтверждения всеми государствами Греции верности условиям Царского мира («чтобы все города, как большие, так и малые, были автономными, согласно предписанию царя»); нарушителю этих условий угрожало общее военное выступление государств Греции. Но такое решение, несомненно очень льстившее самолюбию афинян, которые тем самым становились вместо спартанцев как бы блюстителями Царского мира, было, конечно, совершенно лишено реального значения.

В противоположность этому беотийцы сразу отозвались на призыв аркадян. Беотийская союзная армия под начальством Пелопида и Эпаминонда вступила в Аркадию, объединила вокруг себя войска всех поднявшихся против Спарты демократических государств Пелопоннеса — аркадян, аргосцев, элейцев — и, несмотря на зимнее время, форсировав четырьмя колоннами проходы в горах Парнона в Скиритиде, вторглась в Лаконию (декабрь 370 г. до н. э.). Затем, сосредоточившись в Селласии, вся 50-тысячная армия союзников двинулась по левому берегу Еврота прямо на Спарту, впервые с самого основания увидевшую врагов в своих окрестностях.

Положение Спарты было исключительно тяжелым, так как спартанской олигархии пришлось теперь расплачиваться за все ее насилия и притеснения. Илоты восстали и массами присоединялись к врагам. Периэки отказались явиться на призыв в спартанские войска, где они составляли основные контингенты; они посылали проводников наступавшим врагам и при появлении последних тоже переходили на их сторону. Спартанцы, ослабленные громадными потерями, принужденные к тому же держать гарнизоны по всей cтране, в самой Спарте составляли ничтожный отряд под командой царя Агесилая; последний вынужден был также бороться с охватившей город паникой и с заговорами недовольных элементов (Плутарх. Агесилай, 31 сл.).

Спартанскому правительству пришлось пойти на такие крайние меры, как вооружение еще не изменивших илотов, под клятвенным обещанием их освобождения. Но настроение илотов оказалось таково, что «превратившись в организованное войско, они стали внушать страх самим спартанцам» (Ксенофонт. Греческая история, VI, 5, 29). При таких условиях взять штурмом неукрепленный город, конечно, не могло представлять особого труда для громадной армии союзников, несмотря на зимний разлив реки Еврота, отделявшей ее от главных кварталов Спарты. Однако против этого, по-видимому, было само беотийское командование в лице Пелопида, Эпаминонда, не желавшее излишнего кровопролития и в течение всего похода сдерживавшее ярость озлобленных против Спарты пелопоннесцев. Армия союзников спустилась к югу, перешла Еврот в его нижнем течении и, опустошая всю страну, дошла до ее морского побережья. С помощью перешедших на их сторону периэков после трехдневного штурма союзники овладели главной гаванью Лаконии — Гифией (здесь находились лакедемонские верфи).

Эпаминонда и Пелопида не смутило и то, что тем временем Спарта получила некоторое подкрепление от успевших подойти к ней на помощь коринфян, флиунтцев, пелленцев и других оставшихся еще ей верными пелопоннесцев. Прикрывшись многочисленной конницей (состоявшей кроме фиванцев также из фессалийцев, локридцев и фокейцев), продолжавшей набеги на окрестности самого города Спарты, беотархи отвели основную часть своей армии в укрепленный лагерь и занялись делами других государств Пелопоннеса, что они считали более важным, чем полное и окончательное разрушение столицы Спартанского государства.

На юге Аркадии, почти на самой лаконской границе, уже раньше (в 371 г. до н. э.) объединившиеся аркадяне приступили по совету Эпаминонда к постройке новой столицы — Мегалополя («Великого города»). Мегалополь должен был стать оплотом всего Аркадского государства против лакедемонян. Жители 39 мелких городков «из патриотизма и ненависти к лакедемонянам дали себя уговорить покинуть родные для них места» (Павсаний, VIII, 27, 3) и переселились в этот громадный новый укрепленный административный центр их области. Он занимал 370 га, был обнесен стеной и застроен огромными зданиями — например, одно из них имело залу на 10 000 человек (названный по имени строителя — Ферсилион); позднее здесь был построен и самый большой в Греции театр. Теперь, после решительной победы над Спартой и разгрома всего Спартанского государства, Эпаминонд стремился придать законченное устройство его предполагаемому преемнику — Аркадии (недаром поэтому Диодор, XV, 72, 4, и само основание Мегалополя ошибочно датирует годом похода беотийцев и пелопоннесцев против Спарты).

Одновременно была окончательно разработана конституция Аркадского объединения (Аркадикона), согласно которой при сохранении автономии отдельных поселений (некоторые аркадские города даже продолжали чеканить мелкую разменную монету) все общие вопросы передавались на решение союзного совета и общего собрания десяти тысяч граждан, имевших достаточное состояние, чтобы приобрести оружие, и составлявших основное ядро общеаркадского ополчения. Распорядительная власть принадлежала стратегу и 50 демиургам, выделявшимся из совета по принципу пропорционального представительства различных союзных городов: так, от столицы Мегалополя их было десять, от Меналии — три, от Лепреона — два и т. д. Беднейшему населению открыта была возможность не уходить на наемную службу на сторону, а служить в пятитысячном наемном отряде эпаритов, несшем гарнизонную и полицейскую службу. В такой экономически отсталой аграрной стране, как Аркадия, подобная, основанная на небольшом земельном цензе, конституция, по-видимому, соответствовала желаниям преобладающего числа ее населения и сохранялась длительное время.

Иное, еще более демократическое устройство создано было при содействии Эпаминонда в восставшей против Спарты и отделившейся от нее Мессении. Следует предполагать, что здесь с изгнанием владевших клерами спартиатов был произведен общий передел земли, о чем, к сожалению, источники наши хранят полное молчание: они упоминают только о том, что Эпаминонд, объявив свободу Мессении, призывал переселяться в нее восставших илотов Лаконии и прежних мессенских изгнанников. Возможно, что при этом он обещал наделить их землей.

На склоне знаменитой по прежним восстаниям мессенских илотов горы Ифомы был основан (весна 369 г. до н. э.) и укреплен грандиозными стенами город Мессена. Остатки этих стен позднее считались одним из наиболее импозантных памятников эллинского строительного искусства (Павсаний, IV, 26 сл.). В основании Мессены принимали участие наиболее радикально из всех пелопоннесцев настроенные аркадяне, в воспоминание этого поставившие ряд статуй в Дельфах (Павсаний, X, 10, 5). Утрата Мессении, самой плодородной области Спартанского государства, нанесла ему сокрушительный удар, от которого оно уже никогда не могло оправиться.

Таким образом, в два следовавших за битвой при Левктрах года политические и социальные отношения в Греции изменились самым резким образом. Спартанская олигархия, оплот и идеал всех реакционных сил, была приведена в состояние полного развала. Освобождены были от многовекового гнета наиболее униженные и порабощенные элементы греческого общества — мессенские илоты, которых еще Тиртей сравнивал с «ослами, перегруженными ношей». Оживал и выходил к интенсивной общественно-политической жизни весь Пелопоннес, столь долго страдавший под тяжелой пятой спартанской гегемонии, тормозившей его развитие. Новое демократическое Беотийское государство не стремилось поставить в зависимое от себя положение освобожденные им города, использовать их в своих узких интересах, навязать им свою волю и господство путем столь обычного во взаимоотношениях греческих государств насилия сильнейшего над более слабым. По-видимому, здесь отчасти осуществлялись стремления к объединению на условиях равноправия участников федерации, давно уже возникшие в различных государствах Греции.

Однако намечавшийся процесс и на этот раз прервался до своего завершения. Помешало, с одной стороны, ревнивое соперничество Афин, к которым униженно взывала о помощи Спарта. «Нельзя себе представить более тяжкой нужды и несчастья, чем то, которое смогло вынудить лакедемонян обратиться за помощью к их злейшим врагам», — справедливо замечает Диодор (XV, 63, 1). Ксенофонт даже приводит заискивающие речи спартанских послов на народном собрании в Афинах, в которых они молили «спасти от унижения и гибели лакедемонян еще живыми» («Греческая история», VI, 5, 33—48). Афинские демократы стояли за невмешательство; того же требовали и присутствовавшие на народном собрании фиванские послы («бросить на произвол судьбы спартанцев, находящихся на краю гибели», — как выразился Ксенофонт). Но перевес в народном собрании получили единомышленники Каллистрата, сторонника сотрудничества со Спартой. Поэтому Ификрату поручено было совершить враждебную Беотии и ее союзникам военную демонстрацию на Коринфском перешейке и в Арголиде, т. е. в тылу оккупировавшей Лаконию беотийской армии, что побудило ее к отступлению в Аркадию и дальше, на родину. Несколько позднее, летом 369 г. до н. э., Афины даже заключили со Спартой формальный союз, и соединенные афинско-спартанские войска (около 20 000 воинов) принялись усердно укреплять Коринфский перешеек в предупреждение дальнейших вторжений беотийцев в Пелопоннес. Состоятельные круги Афин, видимо, были очень встревожены успехами демократического движения в Пелопоннесе. Они пытались даже побудить Спарту не медлить с восстановлением ее господства в Мессении: в таком духе выразитель их желаний Исократ даже составил обращение к Архидаму, сыну царя Агесилая.

С другой стороны и Беотийское правительство слишком переоценило свои успехи и в связи с этим разбросало свои силы. Летом 370 г. до н. э. в Фессалии началась кровавая распря: Ясон пал жертвой заговора и его наследники вступили в ожесточенную борьбу между собою. Властью завладел племянник Ясона Александр, превратившийся в свирепого тирана, жестокими репрессиями подавлявшего все враждебные ему движения. Поднявшая голову знать во главе с Алевадами обратилась за помощью к македонскому царю Александру, сыну недавно умершего царя Аминты, и македонские войска оккупировали большую часть Фессалии. Поэтому с лета 369 г. до н. э. Беотийскому правительству пришлось разделить свои военные силы для участия в делах Пелопоннеса и Фессалии: половину армии получил Эпаминонд для второго похода в Пелопоннес, другая половина, во главе с Пелопидом, направлена была в Фессалию. Обе экспедиции кончились незначительными успехами: Пелопиду удалось лишь занять Ларису и завязать дружеские отношения с одним из магнатов Македонии — Птолемеем, восставшим против македонского царя Александра. Эпаминонд овладел Сикионом и Пелленой, но потерпел неудачу при попытке взять Эпидавр, Трезен и Коринф, за что был даже привлечен к суду и временно выведен из коллегии беотархов.

Лишь в 368 и 367 гг. до н. э. удалось, сосредоточив все военные силы Беотии в Фессалии, вытеснить из нее македонцев, заключить союзный договор с Птолемеем, ставшим регентом Македонии после убийства царя Александра, сильно ограничить территорию, подвластную Александру — тирану Фер, а Южную Фессалию организовать в дружественный Беотии союз. Только после этого Эпаминонд совершил свой третий поход в Пелопоннес и заставил Ахайю отказаться от союза со Спартой. Так как аристократическая партия здесь имела большую силу, то после введения в Ахайе демократического строя по городам ее были поставлены беотийские гарнизоны.

Все же Беотийское правительство в эти годы уделяло мало внимания Пелопоннесу (в Ахайе, например, вскоре вновь произошла олигархическая реставрация), и это вызывало недовольство в Аркадии, которой приходилось собственными силами вести борьбу со Спартой. Ей удалось оккупировать периэкские города Северной Лаконии вплоть до Селласии, присоединить Трифилию к Аркадскому союзу, заключить союз с Мессенией, но всего этого было еще недостаточно для закрепления нового устройства Пелопоннеса. Не удавалось овладеть главными гаванями Пелопоннеса — Эпидавром, Трезеном, Азиной, благодаря чему демократические государства оказывались еще отрезанными от моря. Архидаму с помощью присланного Дионисием Сиракузским отряда один раз даже удалось нанести чувствительное поражение соединенным войскам аркадян и аргосцев, вызвавшее необычайный восторг в Спарте (Ксенофонт. Греческая история, VII, 1, 32).

Положение еще больше осложнилось вследствие вмешательства Персии, считавшей себя после Царского мира суперарбитром в греческих делах. Уже в 368 г. по настоянию послов малоазийского сатрапа Ариобарзана в Дельфах собрался конгресс делегатов воюющих государств для мирных переговоров на основе условий Царского мира 387— 386 гг. до н. э. Он окончился безрезультатно благодаря отказу Фив признать права Спарты на Мессению. В 367 г. до н. э. сама Спарта обратилась за посредничеством к персидскому царю, как верховному судье в греческих делах. Осенью 367 г. до н. э. в Сузы, к персидскому двору, съехались посланцы всех греческих государств и началась жестокая борьба за «милости» великого царя. Но, к общему удивлению, больше всех импонировал персам фиванский посол Пелопид, в противоположность прочим державшийся твердо и неподкупно, как представитель нового сильного государства в Греции, разгромившего Спарту и враждебного Афинскому союзу, с которыми у персов были старые счеты. Решение царя всецело отвечало интересам Беотии: Мессения была признана независимой, по желанию Беотии регулировались пограничные споры пелопоннесцев, афинянам приказано было «вытащить на сушу свои корабли»; всех не подчиняющихся этому постановлению предписано было считать врагами установленного порядка и действовать против них общими соединенными силами всех греческих государств. Новый царский приказ был подобен удару грома для верховодивших прежде государств Греции: Анталкид, автор договора 386 г., бывший и теперь одним из спартанских послов в Сузах, не решился возвращаться на родину и покончил жизнь самоубийством; афинский посол Тимагор был предан суду и казнен.

Беотийцам не удалось провести в жизнь подсказанные ими царю постановления, несмотря на то что они собирали греческих делегатов в Фивы и посылали своих уполномоченных по отдельным городам. Никто не захотел принести присяги на исполнение новых царских приказаний, ссылаясь на то, что прежний Царский мир остается в полной силе и не требует изменений. Но попытка Беотии навязать Греции какие-либо решения при помощи приказов персидского царя, подражая в этом отношении методам только что поверженной Спарты, вызвало большое смущение и недовольство. Стратег Аркадского союза Ликомед, недовольный еще и тем, что Аркадия лишалась Трифилии, присужденной Элиде, уехал в страшном раздражении с фиванского конгресса, не дождавшись его конца. Возвратившийся из Суз аркадский посол Антиох, отдавая отчет на собрании «Десяти тысяч» в Мегалополе, даже прямо издевался над претензиями Персии диктовать свою волю Греции. «У царя,— говорил он,— правда, очень много пекарей, поваров, виночерпиев и привратников, но, однако, при всем старании, ему не удалось увидеть людей, которые могли бы сражаться с греками». К этому он прибавил, что россказни о царских сокровищах он считает пустым бахвальством: ведь даже пресловутый золотой платан оказался такой величины, что под тенью его листвы не мог бы найти защиты от солнца простой кузнечик» (Ксенофонт. Греческая история, VII, 1, 38). Аркадия отказалась от дальнейшей помощи Беотии и сблизилась с тоже обиженными Афинами: она согласилась прекратить набеги на территорию Спарты под условием, что Афины гарантируют прекращение военных действий со стороны последней.

Таким образом, в Пелопоннесе установилось временное затишье, но зато обострились отношения между Беотией и Афинами. Партия Каллистрата, с ее политикой компромиссов, теряла под собой почву, и все большее значение получали сторонники активных внешних выступлений. Когда Беотии удалось захватить и включить в свой союз пограничный с Аттикой город Ороп, некоторое время входивший в состав Афинского государства, Каллистрат был даже привлечен к суду как виновник этой утраты (366 г. до н. э.). Одновременно в Афины возвратился опальный Тимофей, который был вновь выбран стратегом и стал душой партии активной воинственной политики. Со значительным флотом, 30 кораблей, он появился у берегов Малой Азии и угрозой вмешаться в происходившие в это время распри малоазийских сатрапов добился от персидского царя свободы для афинских морских операций. Он даже захватил остров Самос, единственный из больших островов не входивший в Афинский союз, и город Сест на Херсонесе Фракийском, ключевой пункт к Геллеспонту. Несмотря на явное недовольство союзников, Афины снова обращались к системе клерухий: на Самос в качестве клерухов поселено было 2000 беднейших афинских граждан (365 г. до н. э.). Несколько позднее клерухи были направлены и в Сест. Ближайшей задачей ставилось восстановление власти Афин также над Амфиполем. По существу, Афины определенно возвращались к великодержавным тенденциям V в. до н. э.

Правительству Беотии в его планах создания объединения на началах автономии демократических государств Греции приходилось считаться с этой, становившейся все более реальной, угрозой со стороны своего прежнего союзника. Но Фивы явно не хотели полного разрыва и открытой войны: подпись «фиванцы» даже продолжала значиться среди членов Афинского союза и не была сбита со стелы его учредительного акта. Располагая собственной образцовой армией, военными контингентами всей Средней Греции и значительной части Фессалии, состоя в союзе с Македонией, в общем обладая несомненным перевесом сухопутных военных сил, Беотия, однако, не предприняла столь, казалось бы, для нее многообещающего вторжения в соседнюю с ней Аттику. Вряд ли поэтому следует доверять замечанию какого-то остряка, что стремления Беотии сводятся к «перенесению в Фивы Пропилей из Акрополя и украшению ими Кадмеи», сохранившемуся в одной из речей враждебно настроенного к Фивам Эсхина («О посольстве», 105). Фивы выступили лишь в качестве лидера афинских союзников, недовольных новым поворотом политики Афин: если нельзя принудить афинян «вытащить их корабли на сушу», то фиванцы решили создать им противовес, спустив в море свои. Благодаря напряженной работе в течение 365 г. до н. э. беотийский флот был доведен до 100 триер и весной 364 г. до н. э. Эпаминонд повел его сразу к чрезвычайно важным для Афин черноморским проливам. Значительно более слабые афинские морские силы не решились оказать какое-либо сопротивление, и беотийский флот вошел в Боспор, что в конечном счете привело к распаду Афинского морского союза. Из него вышел и вступил в союз с Беотией Византий, его примеру последовали острова Хиос и Родос — основные члены-учредители Афинской симмахии 378 г. до н. э.

Характерно, что беотийцы не стремились к полной победе на море, и, таким образом, к замене возникающей Афинской морской державы своим господством, в чем их обычно обвиняют: несмотря на свой перевес в силах, Эпаминонд уклонялся от всякого столкновения с флотом афинян и к осени 364 г. до н. э. увел свои корабли обратно в новый морской порт беотийцев на берегу Локриды — Ларимну. Фиванцы больше не повторяли своей морской демонстрации, позволили даже афинянам вернуть отпавших союзников — тоже показатель отсутствия у Фив захватнических планов; но значение их выступления на море было достаточно сильно, чтобы охладить, по крайней мере временно, воскресшие великодержавные стремления афинян.

Но большое демократическое и объединительное движение в Греции 360-х гг. до н. э. наталкивалось на ряд внутренних затруднений, которые в конце концов и привели к его неудаче. Прежде всего оно происходило на территории чисто земледельческих государств, с малоразвитыми торговыми и ремесленными центрами, иногда даже, как Аркадия, совсем отрезанных от моря. Большие военные операции, с их громадными денежными расходами, как постройка флота Беотией, наем большого числа наемников в Аркадии, крупные постройки общественных зданий и стен во вновь основываемых (Мегалополь и Мессина) или восстанавливаемых (Мантинея) городах, большой тяжестью ложились на их государственный бюджет и должны были вызывать ропот облагаемого населения. Поэтому вполне естественно было стремление наиболее активных и радикально настроенных правительств завладеть богатыми денежными запасами прославленных религиозных центров, оказавшихся вблизи их территорий. В связи с этим Беотия приложила много усилий, чтобы получить преобладание в дельфийской амфиктионии и через нее распоряжаться сокровищами Дельфийского храма, что, конечно, должно было ее поссорить с прежними хозяевами его, союзниками беотийцев — фокейцами. Отношения сделались настолько напряженными, что фокейцы начали отказываться посылать свои контингенты в возглавляемую Беотией союзную армию и стали проявлять явное тяготение к Афинам. Еще острее эти стремления проявились в Пелопоннесе. Пограничные ссоры между Аркадией и Элидой (из-за Трифилии) развернулись в ожесточенную так называемую Элейскую войну за обладание Олимпией и ее богатейшими храмами. Сражения происходили даже на территории самого «священного округа» (альтис) в разгар олимпийского празднества, на глазах собравшихся на него представителей всей Эллады. Священная гора Кронион была изрыта рвами и усеяна частоколами, на площади между зданием совета, храмом Гестиеи и театра происходили ожесточенные бои, причем сам знаменитый храм Зевса был обращен в бастион и с крыши его метали дротики в толпы сражавшихся. Победителями оказались аркадяне: аркадское правительство стало распоряжаться храмовой казной Олимпии и выдавать из нее жалованье своим наемникам—эпаритам (Ксенофонт. Греческая история, VII, 4, 28—33).

Элейская война всколыхнула всю Грецию и сопровождалась обострением затихшей было борьбы между демократическими и олигархическими группировками. В самом Аркадском союзе на этой почве произошел раскол, приведший к гражданской войне. На собрании «Десяти тысяч» в Мегалополе депутаты Мантинеи и Северной Аркадии, где были все еще весьма сильны консервативно настроенные зажиточные элементы, под предлогом своего возмущения «кощунственным ограблением святынь» резко осудили действия стратегов-демократов и политическую линию общего аркадского правительства. Они были явно недовольны тем, что храмовые средства использовались на закрепление демократического строя и на оказание помощи наиболее нуждающимся слоям населения путем предоставления им возможности служить в отрядах эпаритов. «Люди, желающие добра Пелопоннесу», как называет эту аристократическую партию Аркадии Ксенофонт («Греческая история», VII, 4, 35 и 5, 1), старались лишить демократическое правительство Аркадского союза этой опасной для них опоры в вооруженных демократических массах. «Те люди, которые могли просуществовать без жалования, подбодряя друг друга, становились эпаритами, чтобы не зависеть от своих противников, а чтобы, наоборот, те от них зависели»,— откровенно раскрывает их олигархические намерения Ксенофонт («Греческая история», VII, 4, 34). Опираясь на поддержку радикально настроенной Южной Аркадии и Тегеи, где недавнее демократическое движение решительно покончило с реакционными элементами, демократическая часть аркадского правительства обратилась за помощью в Фивы и, используя присланный фиванский отряд из 300 гоплитов, попыталась арестовать собравшихся в Тегее представителей поднимавшей голову реакции, что вызвало, однако, лишь открытый и полный распад гражданства Аркадии на два враждующих лагеря. Мантинейцы и «люди, желающие добра Пелопоннесу», из ряда аркадских городов объявили себя борцами против стремления фиванцев «поработить Пелопоннес», заключили союз с олигархическими правительствами Элиды и Ахайи и отправили послов с просьбой о помощи в Афины и даже в Спарту. Напротив, демократический Аргос, недавно освобожденная Мессения и Сикион, где после долгой междоусобной борьбы и хозяйничанья тирана Евфрона одержала верх демократическая партия, решительно встали на сторону Мегалополя, в котором удержалась демократическая часть общесоюзного аркадского правительства.

Таким образом, в 362 г. до н. э. в связи с Элейской войной и расколом в Аркадии все новое устройство в Пелопоннесе, достигнутое после битвы при Левктрах, оказалось вновь под вопросом и потребовало нового военного вмешательства Беотии, которая не могла допустить возрождения Спарты и восстановления господства в Пелопоннесе лаконофильских аристократических элементов.

С этой целью — восстановить перевес демократических организаций Пелопоннеса — в 362 г. до н. э. беотийские войска, возглавленные Эпаминондом, вновь предприняли большой поход в Пелопоннес.

Уже Ксенофонт и его современники правильно оценивали крупнейшее значение назревавших событий. «Здесь, в Аркадии, собралась почти вся Греция и выступила с оружием в руках друг против друга; все ожидали, что если произойдет сражение, то те, которые победят, получат в свои руки власть над Грецией, а побежденные подчинятся им» («Греческая история», VII, 5, 26). И Эпаминонд ясно сознавал решающий характер этого столкновения старых и новых сил, сосредоточившихся в Пелопоннесе. Поэтому, даже по признанию врагов, он «действовал с исключительной предусмотрительностью и смелостью» (Ксенофонт. Греческая история, VII, 5, 8). Он занял крепкую позицию в демократически настроенной Тегее, предоставив противникам возможность беспрепятственно сосредоточиваться на своих коммуникациях в Северной Аркадии, близ Мантинеи, обратившейся в центр всех антидемократических сил Греции, чтобы одним ударом покончить с ними.

Эпаминонд вполне обоснованно рассчитывал при этом на численное превосходство и боевые качества своей армии. Она состояла из всеобщего беотийского ополчения, евбейцев, аргивян, мессенян, тегейцев, мегалопольцев и многочисленной фессалийской конницы. В ней было в общем до 30 000 пехоты и 3000 конницы, что на целую треть превышало численность врагов — мантинейцев, ахеян, элейцев, спартанцев и афинян. Боевые же качества ее так характеризует прямой противник Эпаминонда Ксенофонт, обычно старательно замалчивающий и преуменьшающий его роль: «Мне кажется удивительным, что Эпаминонду удалось дать своему войску такое воспитание, что оно не утомлялось ни от каких трудов — ни дневных, ни ночных, что оно не уклонялось от опасностей, что оно охотно повиновалось даже тогда, когда ощущался крайний недостаток в съестных припасах» («Греческая история», VII, 5,19).

По весьма пристрастному описанию хода этой кампании у того же Ксенофонта, который является нашим главным источником, трудно составить себе о ней правильное представление. Несомненно одно — что инициатива была все время в руках Эпаминонда и он умел ее отлично использовать. Так, воспользовавшись тем, что спартанская армия во главе с самим Агесилаем уже выступила на соединение с союзниками к Мантинее, Эпаминонд неожиданно ночью повел свое войско к Спарте в расчете захватить ее, «как беспомощное гнездо, так как она была совершенно лишена защитников» (Ксенофонт. Греческая история, VII, 5, 10). Агесилай, однако, успел в спешном порядке вернуть часть своей армии в город и вооружить для обороны все его население, вплоть до детей и стариков. «Разделив на много частей свое войско, Эпаминонд вел нападение в одно и то же время в разных местах... он по очереди сражался со всеми отрядами и ввязывался в рукопашный бой, терпя поражение вследствие неудобства своих позиций» — так описывает этот второй штурм Спарты Диодор (XV, 83, 2—4).

Но Ксенофонт, современник и, возможно, очевидец этих событий, значительно расходится с тем источником, который был использован Диодором. Он считает, что Спарту спасло только чудо, вмешательство божества. «Эпаминонду удалось захватить позиции, которые он считал наиболее выгодными (на возвышенностях); отсюда он спустился, но тем не менее овладеть городской крепостью ему не удалось... Архидам (сын царя Агесилая) повел против фиванцев отряд менее чем в сто человек... и тут случилось то, что победители лакедемонян, подавляющие противника численностью и уже занявшие господствующие возвышенности, не выдержали натиска отряда Архидама и обратились в бегство». «Виновником событий можно считать божество, но можно сказать также, что никакая сила не может противостоять людям, доведенным до отчаяния». «Когда спартанцы, возгордившись победой, стали преследовать врага дальше предопределенной черты, они в свою очередь пали: по-видимому божество точно определило границу, до которой им может быть дарована победа» («Греческая история», VII, 5, 11—13).

Вряд ли можно поверить, чтобы 30-тысячная армия беотийцев и их союзников при таких условиях оказалась не в силах взять столь слабо защищаемый и лишенный оборонительных сооружений (стен) город, если бы это входило в прямые намерения и планы Эпаминонда. Но во всяком случае, эта диверсия на Спарту (что, по-видимому, и составляло ее основную цель) оттянула часть неприятельских сил на защиту Лаконии, о чем также упоминает Ксенофонт, сообщая, что «Эпаминонд предполагал, что аркадяне придут на помощь Лакедемону» и что он «не желал сражаться одновременно с ними и со всеми лакедемонянами» («Греческая история», VII, 5, 14).

Действительно, союзники Спарты уже выступили в поход из своего укрепленного лагеря близ Мантинеи, так что высланная вперед конница Эпаминонда, со всей своей армией направившегося теперь к этому главному сборному месту врагов, едва не захватила этот, тоже лишенный защитников, город: Мантинею спас лишь случайно прибывший отряд афинских всадников. Выманив таким образом врагов с их укрепленных позиций, рассредоточив, разбросав и утомив их спешными переходами, Эпаминонд решился на генеральное сражение (362 г. до н. э.). Построив свои войска на холмах, окружавших Мантинею, косым строем, как в битве при Левктрах, и выбрав удобный момент, когда противник не ожидал его атаки, он опять, как и при Левктрах, «двинул войско узкой частью вперед, как военный корабль», чтобы прорвать линию вражеского расположения. В то же время его конница, усиленная подвижными отрядами легковооруженных пехотинцев, охватила вражеские фланги. «Так обставил Эпаминонд это столкновение и, действительно, не ошибся в своих расчетах,— пишет Ксенофонт,— одержав победу в том месте, где он врезался в ряды противников, он обратил в бегство и все вражеское войско» («Греческая история», VII, 5, 25).

Однако эта битва при Мантинее, от исхода которой зависела дальнейшая судьба всей Греции, не закончилась победой объединенной армии греческих демократических государств, но имела спорный исход. В тот момент, когда победа уже была близка, Эпаминонд, сражавшийся в передних рядах своих ударных частей, был смертельно ранен и не нашлось никого, кто мог бы его заменить в командовании. Смерть Эпаминонда внесла замешательство в ряды беотийцев. «После того как Эпаминонд пал в бою,— рассказывает Ксенофонт — оставшиеся в живых не сумели даже как следует воспользоваться его победой. Несмотря на то, что войско неприятеля бежало, гоплиты никого из них не убили и даже не продвинулись вперед с того места, где произошла схватка; несмотря на то, что была обращена в бегство и вражеская конница, также и всадники их, преследуя врага, не убили никого, ни из гоплитов, ни из всадников, а, наоборот, боязливо вернулись через ряды убегающих врагов на свои места, как если бы они были побеждены» («Греческая история», VII, 5, 25). Итак, исход битвы был настолько неопределенным, что обе стороны имели возможность приписать себе победу, в знак чего каждая воздвигла даже победный трофей.

Вскоре после смерти Эпаминонда воюющие стороны вступили в переговоры и согласились на мир на условиях признания установившегося положения. Аркадия осталась разделенной на две части, из которых южная, с Мегалополем во главе, продолжала поддерживать связь с Беотией, северная же, возглавляемая Мантинеей, заключила оборонительный союз с Афинами.

Спарта отказалась участвовать в мирном договоре, так как Мессения сохранила свою самостоятельность и продолжала с последней затяжную пограничную войну: на большее Спарта уже не была способна. Объединение Греции на основе принципов свободы и автономии ее областей осталось вновь неосуществленной проблемой. Все же современники полагали, что короткое время гегемонии Беотии и деятельности Эпаминонда являлось одним из наиболее светлых моментов в истории Греции, когда ликвидировано было засилье спартанской олигархии и освобождены от многовекового гнета Мессения и Тегея. Идеи политической свободы, политического равенства и взаимопомощи нашли себе во всей Греции особенно полное и широкое осуществление. По словам Павсания, на статуе Эпаминонда, воздвигнутой в Фивах, была следующая надпись: Срезана слава была у Спарты по замыслам нашим, Снова вернулись к себе дети Мессены святой; Стены воздвиглись Мегаполя силой оружия фивян. Равные права и свобода ныне в Элладе для всех. (Павсаний, IX, 15, 6).

Неудача, постигшая Беотию, которая со времени битвы при Мантинее уже не проявляла политической активности, не пошла на пользу и Афинам. Там в 360-х гг. до н. э. происходила крайне напряженная социальная борьба, о которой за отсутствием других свидетельств можно судить лишь по непрестанным судебным процессам над причастными к правительству лицами. В 362 г. до н. э. был обвинен в измене и присужден к смертной казни стратег Каллисфен, заключивший с македонским царем Пердиккой соглашение, показавшееся афинскому народному собранию не соответствующим интересам Афин (Эсхин. Посольство, 30). Тогда же за неудачные действия в районе Геллеспонта (362— 361 гг. до н. э.) были отрешены от должности и отданы под суд стратеги Эргофил, Автокл и Менон. В 360 г. до н. э. добровольно ушли в изгнание стратеги Тимомах и Феотим в связи с привлечением их к суду за бездеятельность и злоупотребления. В 359 г. до н. э. судили стратега Кефизодота, потерпевшего поражение в войне с одрисами (фракийцами); от присуждения к смертной казни он был спасен большинством всего в три голоса и наказан штрафом в 5 талантов. В 361 г. до н. э. был обвинен в измене и осужден на смерть сам многолетний руководитель афинской политики Каллистрат: ему удалось скрыться бегством, но когда он попытался в 355 г. до н. э. возвратиться в Афины — смертный приговор над ним был приведен в исполнение. В 356 г. до н. э., наконец, оказались привлеченными к судебной ответственности даже прославленные военачальники Тимофей и Ификрат, и на Тимофея был наложен громадный штраф — 100 талантов. Все эти процессы — показатель острой борьбы партий, которая происходила в афинском народном собрании и которая захватывала также и народные суды. В конечном счете острота этой борьбы была обусловлена растущим протестом и озлоблением разоренных и изголодавшихся народных масс против стоявших у власти зажиточных и богатых слоев афинского общества.

Это обнищание народа определяло и внешнюю политику Афин, со второй половины 360-х гг. до н. э. приобретавшую все более агрессивный характер, несмотря на весьма скромные финансовые и военноморские силы Афинского государства. Редкий год проходил без морской экспедиции. Афины, не считаясь с рядом неудач, упорно пытаются утвердиться на Халкидском полуострове и захватить Амфиполь, из-за чего им пришлось даже начать войну с македонским царем Пердиккой; одновременно с тем их настойчивые попытки сделаться полными хозяевами на Херсонесе Фракийском и в Геллеспонте заставили их вступить в войну с царем одрисов Котисом и его преемниками и все более и более углубляли их расхождение с союзными Византием, Калхедоном и Кизиком. Последние составили между собой в 362 г. до н. э. особое соглашение и стали забирать афинские торговые корабли, идущие с Понта с грузами хлеба, так что афинянам приходилось держать в проливах целую эскадру для конвоирования этих судов. К 357 г. до н. э. количество триер афинского флота выросло в связи с этим до 287 (IG, II2, 1611). Каждая морская кампания обходилась в сотни талантов (Демосфен. Посольство, 84; ср.: Диодор, XVI, 37, 3), но вместе с тем давала и значительный заработок ее участникам: каждый пехотинец и матрос на корабле получили по 2 обола в день, каждый всадник — 1 драхму (Демосфен. Филипп, 1, 28); обильные доходы, законные и незаконные, имел в связи с войной командный состав (Эсхин. Против Тимарха, 107). Вместе с тем быстро увеличивалось число выводимых клерухий: после первой партии клерухов в 2000 человек, направленных на остров Самос в 364 г. до н. э., в 361 г. до н. э. последовала вторая; в 364 г. до н. э., кроме того, была выведена клерухия в Сест и в 361 г. до н. э. в Потидею. В общем землю получили несколько тысяч из неимущих афинян. Афинский демос не мог быть недоволен таким направлением политики руководившей в это время его делами военной партии, мечтавшей о восстановлении прежней афинской державы, и суровой судебной расправой со стратегами-неудачниками побуждал других к более энергичным и успешным военным операциям.

Вместе с тем в результате такой политики все более ухудшались отношения между Афинами и их союзниками. Афинская экклесия все чаще игнорировала права союзного синедриона, декретируя объявление войны и заключение мира без его согласия и ставя его таким образом перед совершившимся фактом. Ввиду роста военных расходов, которые не могли покрыть ни прямое обложение (эйсфора), ни «добровольные» взносы (эпидосис) богатых людей, приходилось всемерно добиваться повышения подати (синтаксиса) союзников и заставлять вносить их с помощью афинских военных отрядов, причем командиры их допускали много беззаконий. Начались и нарушения автономии союзников. В 363 г. до н. э. остров Кеос, сделавший попытку выйти из Афинского союза, подвергся даже жестоким репрессиям: афинские стратеги Аристофон и Хабрий сломили сопротивление, изгнали враждебных Афинам граждан, заставили жителей острова заплатить контрибуцию и заключить новый договор с Афинами на значительно более тяжелых условиях. Все процессы, гражданские и уголовные, в которых штраф превышал 100 драхм, были переданы в ведение афинских судов, как это практиковалось в Афинском союзе V в. до н. э. Тогда же и ряд судебных дел Наксоса был передан в Афины.

В связи с этим начавшийся в середине 360-х гг. до н. э. распад Второго Афинского союза привел в 357 г. до н. э. к восстанию против Афин большей части их союзников и к ожесточенной междоусобной «союзнической войне». Поводом к ней был отказ Хиоса уплатить подать Афинам для ведения войны с Македонией. Образовался самостоятельный союз, в которой вошли Хиос, Родос, Кос, Византий, Калхедон и Селимбрия. Соединенный флот этого союза, достигший весьма значительных размеров (более 100 триер), стал опустошать территории оставшихся верными Афинам Имброса, Лесбоса и Самоса, где крепко держались афинские клерухии. Византий прекратил сообщение Афин с Понтом. Попытка афинского стратега Хареса, в помощь которому присланы были лучшие афинские полководцы Тимофей и Ификрат со значительными подкреплениями, покончить с восстанием решительным морским боем близ Эмбаты (в проливе между островом Хиосом и Эритреей) кончилась неудачей, за что по жалобе Хареса Ификрат и Тимофей были привлечены к суду (356 г. до н. э.). К тому же осложнились отношения с Персией, так как Афинам пришлось одновременно вмешаться в распри малоазийских сатрапов и поддерживать мятежного Артабаза против враждебного им сатрапа Тифраста, что отвлекало их внимание и силы. Война, длившаяся два года, поглотила более 1000 талантов, афинская казна скоро оказалась совершенно пуста, самим Афинам грозил голод в связи с потерей черноморских проливов. К 355 г. до н. э. Афины должны были подчиниться этому стечению неблагоприятных для них обстоятельств, примириться с Персией и признать полную автономию восставших союзников. Второй Афинский союз прекратил свое существование, и только Евбея, Киклады, острова вдоль фракийского побережья, несколько городов Херсонеса Фракийского да клерухии на Лемносе, Имбросе, Скиросе и Самосе остались в тесной связи с Афинами.

Так Греция к половине IV в. до н. э. оказалась в еще более раздробленном состоянии, чем прежде. Все попытки объединения закончились неудачей. Но самые стремления к нему оставались в полной силе. В середине 350-х гг. до н. э. Исократ выпустил в свет свою речь «О мире» и появился трактат неизвестного автора «О доходах». В обоих сочинениях идеи прекращения междоусобных войн, соглашения и общего объединения нашли себе яркое выражение. Оба публициста обращаются к Афинам с призывом отказаться от стремлений к военной гегемонии и рекомендуют добиваться первенства путем развития своей экономической деятельности и увеличения морального приоритета. И несомненно, этот объединительный процесс, столь болезненно и тяжело проходивший в Греции в условиях ожесточенной социальной борьбы внутри ее отдельных государств, должен был бы иметь и свое дальнейшее продолжение, притом уже не в виде гегемонии одного из них, а на федеративной основе, которая все более и более оправдывала себя в ходе событий первой половины IV в. до н. э.— в Коринфской войне, в начальной организации Второго Афинского союза, в борьбе со Спартой в 370-х гг. до н. э., в организаторской деятельности Эпаминонда и Пелопида. Рост федеративных тенденций в Элладе был, однако, остановлен вторжением посторонней силы — Македонии, повернувшей судьбы Греции на совершенно иной путь.